По-видимому, именно этого выросшего уже мальчика я и видела в офисе Матвея. Да, умеет он окружать себя преданными людьми.

И показывая, что разговор окончен, Донин встал из-за стола.

— А переживал он, что военным ему уже никогда не стать, из-за судимости. Вот и все, Елена Васильевна. Что мог сказать, то сказал.

— Спасибо, теперь я знаю, где близнецов искать. Петр Афанасьевич, ведь кроме вас никто, наверное, так хорошо Матвеева не знает. Почему вы сказали, что пустое дело?

— Обиделись? — Донин улыбнулся, — Не надо, не расстраивайтесь. Дело совсем не в вас. Просто для него на свете существует только одна женщина — та, которую он мамулей называет. А все остальные — подсобный инвентарь, пусть и со всем уважением и галантностью, но души его они не заденут.

— Знаете, я почему-то уверена, что, как только я уеду, вы сразу же позвоните Матвееву и расскажете о моем визите, так ведь?

— Так, Елена Васильевна, так, и даже отказываться не буду — он ж мне не чужой.

— Ну что ж, спасибо вам, Петр Афанасьевич, еще раз. Если я вам за помощь деньги предложу, вы меня куда пошлете?

— А то сами не знаете? Вы женщина взрослая, и адрес этот вам хорошо знаком. А благодарить меня не надо. Когда у человека такое страшное горе случается, то его в жизни должны какие-то якоря держать. Лучше всего дети. Да не смущайтесь вы так, ничего лишнего вы мне не сказали, только сходство мальчишек с отцом в карман не спрячешь.

Душу Матвея я, видите ли, не задену, думала я по дороге в город. А зачем мне, спрашивается, его душа? Что я с ней делать буду? Да и сам он мне не нужен, как, впрочем, и никто другой. Умный мужик капитан Донин, а здесь ошибся: принял мой интерес к делу Матвея за обычный и вполне объяснимый интерес женщины к красивому и богатому мужчине. Ну, да Бог с ним.

Дома я накормила Василиса и, сварив себе крепкий кофе, села сочинять письмо Власову. Что-то удержало меня от того, чтобы написать о Матвее подробно. Я только, не называя его имени, сообщила, что это очень богатый и известный в Баратове человек, правда, не без греха — был когда-то судим за убийство, совершенное в результате превышения необходимой самообороны, но судимость давно снята, и сейчас он глава процветающей фирмы.

Уже отправив послание, я задумалась, почему я не написала всю правду, но так и не смогла в себе разобраться. Просто моя интуиция, которой я безусловно доверяю, сказала мне: «Молчи», и я ее послушалась.

Проснулась я довольно поздно, хотя могла бы поспать и еще, но Васька, который обычно по утрам приходит сверлить меня взглядом, намекая на завтрак, не добившись успеха, запрыгнул на диван мне в ноги, а когда и это не помогло, переполз поближе к голове и тихонько замурчал, взывая к моей совести. «Обжора!» — укоризненно бросила я ему, чем нимало его не смутила. И он, убедившись в том, что разбудил меня, стал сползать с дивана, как обычно, гармошкой — сначала опустил на пол передние лапы, сладко потянулся, перенося на них свой вес и вытянув задние, и наконец весь оказался внизу. Он важно и неторопливо двинулся в сторону двери и только перед тем, как свернуть в коридор, обернулся на меня: «Ты что же, еще валяешься?». — «Ох, и разбаловала я тебя, Василис», — думала я, накладывая ему для разнообразия сухой корм.

Несмотря на насильственное пробуждение, настроение у меня было прекрасное — наконец-то в деле появилась ясность. Приободрившись под прохладным душем и приведя себя в порядок, я чуть ли не вприпрыжку отправилась на кухню, чтобы за чашкой кофе распланировать свой день. А собственно, чего его планировать? Просто нужно съездить в Воронью слободку, которая находится в Привокзальном районе нашего города, и поговорить с теми, кто помнит Матвея, а там и до близнецов рукой подать.

Воронья слободка — название совершенно неофициальное, но к нему все давно привыкли. На самом деле это два стоящих углом друг к другу длинных дома, которые когда-то давно выстроило для своих рабочих управление железной дороги под коммунальные квартиры — в те времена и они были за счастье. Первоначально дома были заселены всеми подряд, в одной квартире могли жить слесарь, инженер и машинист, потому что все равны, любая работа почетна, и все остальное в этом духе.

Но со временем те, кто поприличнее, иначе говоря, кто не пил и нормально работал, получили отдельные квартиры или построили кооперативы. А в доме остались или те, кто не мог уйти, потому что не было денег на другое жилье, или человеческое отребье, которое все здесь устраивало: всегда находились собутыльники, в любое время дня и ночи можно было найти выпивку и женщину, погорланить песню и подраться. Освободившиеся из заключения люди, которые устраивались на железную дорогу рабочими по ремонту путей и получали в этом доме комнаты, приносили с собой дух уголовного мира.

Этот водоворот человеческих пороков затягивал все новые и новые жертвы. Выросшие здесь дети, не зная другой жизни, шли по стопам родителей: девочки рано становились вокзальными проститутками, а мальчики с детства воровали по мелочи, пока, повзрослев, не попадались на чем-нибудь более серьезном. То, что Матвею удалось вырваться оттуда, было чудом.

Третьей стороной этого своеобразного треугольника был трехподъездный пятиэтажный дом, так называемая хрущевка, жильцы которого были против своей воли вовлечены в жизнь буйного соседа — двор-то общий, здесь все и на лавочках сидели, и белье сушили, и машины ремонтировали. Да и дети изо всех трех домов тут крутились и ходили в построенные рядом ведомственные детские ясли-сад и школу. Весь этот комплекс зданий находился недалеко от вокзала.

Мои размышления прервал звонок в дверь. Странно, я никого не ждала, потому что все мои знакомые, как правило, предварительно интересуются по телефону, дома ли я, что при моей работе бывает достаточно редко. Я не стала закрывать дверь на кухню, потому что Васька, увлеченный завтраком, и так бы не вышел, и пошла посмотреть в глазок — вот уж кого я никак не ожидала: это была Добрынина. Видимо, она прилетела первым утренним рейсом.

— Вы Елена Васильевна Лукова? — спросила она и после моего кивка продолжала. — Я Екатерина Петровна Добрынина. Не знаю даже, как сказать… Ну я… В общем, мы с Александром Павловичем живем вместе.

— Екатерина Петровна, проходите, пожалуйста, и не волнуйтесь вы так. Я читала газеты и видела ваши фотографии, так что в курсе происходящего.

Добрынина прошла в комнату и села в кресло. Выглядела она бледной, хотя, казалось бы, дальше и некуда, и взволнованной:

— Простите, ради Бога, Елена Васильевна, за столь ранний и неожиданный визит. И, я вас очень прошу, не говорите Александру Павловичу о том, что я у вас была. Я бы никогда не посмела вмешиваться в его дела, но… Я врач и, как говорят, неплохой, я лучше кого бы то ни было знаю его состояние. Он всегда работал на износ и жил взахлеб, что, как вы понимаете, здоровья не прибавляет. Но эта трагедия с Настенькой его почти убила, и он только-только начал приходить в себя, как пришло письмо от этой женщины. Елена Васильевна, у Саши нет от меня секретов, я знаю, что ему неоднократно пытались навязать детей, но он…