«Довольно, – одернула она себя, мазнув по губам помадой и часто моргая, чтобы прогнать слезы. – Хватит нюнить, Нора Эшер Генри».

Набросив поверх блузки свитер, она спустилась вниз и сунула ступни в бежевые туфли на плоской подошве. Слава богу, хоть ноги наконец-то перестали отекать.

Заглянув к малышу – все еще спит, дыхание не слышно, но ощущается на кончиках пальцев, – Нора достала из морозилки и поставила в духовку запеканку, накрыла на стол, откупорила бутылку вина. И как раз выбрасывала увядшие цветы, брезгливо морщась от прикосновения к размякшим стеблям, когда стукнула входная дверь. Сердце Норы забилось чаще. Послышались шаги Дэвида, затем и сам он остановился на пороге. Темный костюм свободно висел на его худощавой фигуре, лицо раскраснелось от ходьбы. Он явно устал – и явно рад, поняла Нора, рад прибранному дому, ее облику в знакомой, но забытой одежде, запаху готовящейся еды. В руках он держал свежие нарциссы из сада. Она поцеловала его в прохладные губы.

– Привет, – улыбнулся он. – Кажется, ты неплохо провела день.

– Да. Очень даже неплохо.

Главная новость дня так и рвалась с языка, однако для начала Нора налила мужу виски, чистого, как он любил. Потом вымыла салат и выключила воду.

– А ты как?

Подперев плечом кухонный шкафчик, Дэвид пригубил виски.

– Нормально. Много дел. Извини, что исчез ночью. Срочно вызвали – больной с инфарктом. К счастью, выкарабкается.

– А ты при чем? – удивилась она.

– Он упал с лестницы, сломал большую берцовую кость. Малыш спит?

– Нора глянула на часы и вздохнула:

– Пора поднимать, иначе режима не добиться.

– Я сам.

Дэвид ушел, забрав с собой цветы. Вскоре наверху зазвучали его шаги, и Нора представила, как он склоняется над Полом, легонько гладит по лбу, касается крохотной ручки. Через несколько минут, однако, Дэвид вернулся – без сына, но сменив костюм на джинсы и свитер.

– Так сладко спит, жалко будить!

Они прошли в гостиную, рядышком опустились на диван, и все вдруг стало как прежде: они вместе, а вокруг – простой, понятный мир, полный обещаний. О предстоящей церковной службе Нора хотела сообщить за ужином, но не удержалась – стала рассказывать, какую простую церемонию заказала, какое объявление поместила в газете. С каждым ее словом взгляд Дэвида становился все более напряженным, затравленным. Нора умолкла. Казалось, с него упала маска и перед ней был незнакомец, чьих реакций она не умела предугадать. Таким мрачным она его еще никогда не видела и не понимала, что творится у него в голове.

– Тебе… все это не нравится… – осторожно сказала она.

– Дело не в том.

Его глаза, его голос источали горе. Ей страстно захотелось утешить мужа, она готова была немедленно все отменить – и отменила бы, если бы не ощущение, что апатия, которую ей с таким трудом удалось побороть, медленно вползает в комнату.

– Мне сразу стало легче, – пробормотала Нора. – Значит, я все сделала правильно?

– Да-да… Все правильно. – Он как будто хотел что-то добавить, но вместо этого встал, подошел к окну и уставился в темноту небольшого парка на другой стороне улицы. – Но черт побери, Нора! – низко и хрипло бросил он, не оборачиваясь. Она испугалась: в его голосе кипел гнев, и никогда прежде он не говорил с ней таким тоном. – Откуда такое упрямство? Почему ты не посоветовалась со мной, прежде чем давать объявление в газеты?

– Наша дочь умерла! – Теперь уже и Нора разозлилась. – В смерти нет ничего стыдного-к чему секреты?

Плечи Дэвида словно окаменели. Незнакомец с коралловым халатом в универмаге Вольфа Уайла показался ей старым другом, встреченным после долгой разлуки. Сейчас, после года совместной жизни, она чувствовала, что совсем не знает его.

– Дэвид… что с нами происходит?

Он упорно смотрел в окно. Комната наполнилась запахами мяса и картошки. Нора вспомнила про ужин в духовке, и у нее заурчало в животе от голода, который она целый день гнала прочь. Наверху захныкал Пол, но она не двинулась с места – ждала ответа.

– Ничего с нами не происходит, – выдавил наконец Дэвид и повернулся к ней. В его глазах по-прежнему плескалось горе и что-то еще – решимость? – Нора не поняла. – Ты делаешь из мухи слона, – добавил он. – Хотя, полагаю, это вполне объяснимо.

Холод. Отчужденность. Покровительственный тон. Малыш плакал все сильнее. Подстегнутая гневом, Нора резко развернулась и полетела наверх. Взяла ребенка на руки и переодела – нежно, очень нежно, хоть ее и трясло от злости. Затем – кресло-качалка, спешно расстегнутые пуговицы блузки, блаженное избавление от пожара в груди. Нора закрыла глаза. Судя по звуку шагов, Дэвид внизу расхаживал по комнатам. Он-то видел лицо их дочери, он-то к ней прикасался.

Служба состоится, несмотря ни на что. Даже если это нужно только мне, решила Нора.

Пол звучно причмокивал, свет за окнами меркнул, и Нора постепенно успокаивалась, опять становилась тихой, широкой рекой, вбирающей в себя мир и легко несущей его в своих водах. За стенами дома незаметно, бесшумно росла трава, плели свои сети паучки, бился в небе пульс птичьего полета. Это свято, вдруг подумала Нора, которую ребенок у груди и ребенок в земле объединили со всем живущим и когда-либо жившим. Прошло много времени, прежде чем она открыла глаза и поразилась сгустившейся темноте и красоте всего вокруг. Прекрасно было маленькое овальное пятно света на полу – отражение стеклянной дверной ручки; новое одеяльце Пола, связанное с такой любовью, мягкой волной спадающее с кроватки; нарциссы на комоде – знак внимания Дэвида, нежные, почти светящиеся, впитавшие свет из коридора.

Когда отзвуки крика Каролины растворились в тишине над автостоянкой, она захлопнула дверцу автомобиля и засеменила было по слякоти к магазину, но тут же метнулась обратно за Фебой. Слабенькие детские всхлипы подгоняли Каролину, скользившую по широким прямоугольникам света к автоматическим дверям, откуда она не так давно вышла. Заперто. Каролина стучала, звала; ее голос сливался с плачем Фебы. За стеклом тянулись ярко освещенные ряды полок. Никого. Тускло поблескивали банки, недалеко от окна стояло забытое ведро со шваброй. Каролина на несколько долгих мгновений застыла, слушая, как заливается Феба и ветер гнет ветки деревьев. Затем взяла себя в руки и направилась к заднему входу. Металлическая дверь погрузочной платформы была закрыта, но Каролина все же поднялась, скривившись: в нос ударила вонь от гниющих под грязным талым снегом овощей. Каролина изо всех сил пнула дверь ногой, испытав такую радость от гулкого эха, что продлила удовольствие и колотила в чертову дверь, пока не выдохлась.

– Даже если там кто и есть, красавица, в чем я лично сомневаюсь, вряд ли они откроют.

Обернувшись, Каролина увидела обладателя голоса на наклонном пандусе, по которому тягачи с тележками заезжали на разгрузку. Даже на расстоянии было заметно, что человек внизу ну очень большой. Объемистое пальто, вязаная шапка. Руки в карманах.