Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошая примета. Значит, скоро тебе повезет. Ты сходи.
— А что это такое, для чего?
— Я не могу долго объяснять, голова… Считай, что это работа, ты мне поможешь, если найдешь фотографию.
Присмирев от перевязанного Натальиного вида, он отправился исполнять поручение и бесплодно перевернул вверх дном номер. Пачка фотографий была на месте, но групповой снимок отсутствовал. Он начал искать пленку — ее точно собака языком слизнула. Авилов спустился к администратору. Пожилая женщина подремывала возле таблички. Да, заходила полная брюнетка. И еще люди. Поднимался ли кто-нибудь наверх, она не видела. Дубликаты ключей у уборщицы, она уже ушла. Авилов в некоторой растерянности отправился к Нине, думая по дороге, что он-таки втянулся в расследование, а не надо бы этого.
Нина что-то помешивала деревянной ложкой в тазу на плите и на Авилова не глядела.
— Что это у тебя?
— Крыжовенное варенье.
Она откинула кольцо волос со лба и, глядя в книгу, прочла: «Рецепт девятнадцатого века. Очищенный от семечек, сполосканный, зеленый, неспелый крыжовник, собранный между 10 и 15 июня, сложить в муравленый горшок, перекладывая рядами вишневыми листьями и немного щавелем и шпинатом. Залить крепкою водкою, закрыть крышкою, обмазать оную тестом, вставить на несколько часов в печь, столь жаркую, как она бывает после вынутая из нее хлеба. На другой день…»
— Однако что-то происходит. Я запутался и потерял след, — сообщил он, усевшись на лавку. Но Нина оставила его реплику без внимания.
— «…на другой день вынуть крыжовник, всыпать в холодную воду со льдом прямо из погреба, через час перемешать и один раз в ней вскипятить, потом второй раз, потом третий, потом положить ягоды опять в холодную воду со льдом…»
— Ты о чем, не пойму я… Наташу едва не убили. Ударили по голове.
Нина вдруг бросила книгу с ложкой и принялась ходить по комнате, задевая подолом вещи, останавливалась, цепляясь за стулья.
— Пытаешься уйти, отгородиться — настигает. Не в дверь, так в окно заберется!
Нина гневно хлопнула створкой окна, и раздался сдавленный крик. Они выглянули, но человек уже скрылся за углом дома, мелькнул край одежды. Разволновавшись, она позвонила следователю. Он обещал заглянуть в обеденный перерыв и попросил не затаптывать следы.
— Какая-то муть. Наташу ударили по затылку, она в больнице. Накануне она бегала от дурной бабы и думает, что та ее преследовала из-за фотографии. Этот снимок она принесла Егорычу, но тот при Тамаре даже не пикнул, хотя кого-то хотел показать. А теперь Наташа в больнице, а фотографию сперли. Надо искать, черти бы всех их взяли и зажарили. Плохо, что Наташа сунулась…
Нина слушала молча, только подрагивали ресницы.
— Думаешь, зачем ей это? — спросила она.
— Не знаю. Как-то резко занялась пропажей. Я ее вообще плохо понимаю. Не знаю, что у ней на уме, но горшок варит. Это точно.
— Я с ней разговаривала. Ну, когда ты смотался, оставил нас, — Нина усмехнулась, — мне показалось… Может, я ошибаюсь, но только она тебя… как сказать-то?
— Скажи просто. — Авилов угрюмо напрягся.
— Не выпустит. И вроде даже не любит, а все равно. Это бывает такое упрямство. Когда поперек. Сил у девчонки много, и гордость задета.
— Да ладно. На черта ей уголовник. Деньги она сама умеет выкручивать. Прихотей не имеет. В общем, не пойму я ее, но вижу, что куда-то все силы бросила. На что, неизвестно, не скажет.
— Ну-ну, — Нина сжала губы и отвернулась, взявшись за ложку. Снова принялась за книгу: «Потом откинуть на решето, а когда ягода стечет — разложить ее на скатерть льняную…»
Авилова эти ягоды окончательно доконали.
— Это, как я понимаю, любимое варенье Пушкина? — он нахмурился. — Очередной мармелад из крыжовника?
— Ты прав, голубчик, ты у нас безошибочный, — весело согласилась Нина.
— Ты хоть слышала, что я говорил, или с головой в варенье?
— Слышала. Только это неинтересно. Пустое это.
— Почему пустое? — озадачился он.
— Маленькое, — Нина прищурилась, сдвинула пальцы и показала ему щель в сантиметр.
— А, ну да. Я забыл. У тебя другие масштабы. Ты по мелочи не суетишься. Хвороба это. Голова хворая. Дурь в общем.
Авилов уже взбесился не на шутку. Ну не хочет женщина ничего знать! Хочет быть зомби.
— Ну конечно, что ж еще, — улыбнулась Нина. — Я знаешь, что расстроенная? Что крыжовник-то переспел. И собран не в июне. Да и муравленый горшок негде взять. Значит, не получится, как тогда. А по-другому я не хочу.
— Э-э, это значит намеки такие? — вдруг понял Авилов.
— Ага. Намеки. Ты человек издалека, пришлый. Тебе объяснять надо. Вы со своим приехали сюда, а здесь совсем другая жизнь. То, что вы тут головы себе порасшибаете, так это и гадать не надо было. Смотри, голубчик, она тебя втянет, не выпутаешься.
Авилов задумался. Какая-то правда была в Нининых словах. Конечно, каждый живет в своем мирке, и когда сталкиваются разнозаряженные элементы, что-то неминуемо происходит. Но почему такие последствия? Нина намекает на разные весовые категории. Что гости заповедника мелковаты, чтобы играть здесь в свои маленькие корыстные игры. Что Каменный гость, или там Медный всадник, или дух места накажет и в угол поставит.
Он, усмехнувшись своим мыслям, угрюмо попрощался с Ниной, так и не решив, что делать с пропавшим снимком, и вышел, в воротах столкнувшись с Шишкиным.
— К нам прибыл ревизор, — сообщил Михал Михалыч. — Федеральный представитель. Изъявил желание побеседовать с тремя из свидетелей. Вы попали в список.
— А кто еще?
— Спивак и Наталья Науменко. Повестка уже у вас.
Поискав под окнами, Шишкин остался удовлетворен — след кроссовок сорок пятого размера хорошо отпечатался — и принялся за составление бумаги, к чему относился с усердием. Заполнив очередной протокол, выпил чашку чаю и поинтересовался, можно ли задать личный вопрос хозяйке, а именно: много ли у нее денег на банковском счете.
— Мало.
— Насколько мало?
— Совсем мало, несколько тысяч. Хватит дотянуть до зимы.
— А новый муж уже найден?
— Конечно.
— Только что вышел? — Нина усмехнулась:
— Зачем же… Он живет в Санкт-Петербурге, ему шестьдесят лет, вдовец, химик, академик. Старые люди больше всех нуждаются в заботе, а родственники этого обеспечить иногда не могут. Он человек состоятельный, много публикуется за рубежом, дети на ногах. Я не проститутка, а бэбиситтер, старикам подгузники меняю, это честные деньги, и нет морального износа. В театре нужно ложиться под режиссера, мало кому везет, что режиссер — муж, остальные изловчаются, кто как может. Слухи о женолюбии артистической среды преувеличены, большая часть к сорока импотенты. Изнашиваются: запои, нервная работа и прочее. Пейте родниковую воду. Она чистая. А та жизнь нечистая. У меня нет большого таланта, чтобы ради него пускаться во все тяжкие.