Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо, потому что это произойдет только в твоем воображении, — процедила я сквозь стиснутые зубы, извиваясь в его хватке.
Улыбка Александра углубила морщины на его лице, заставив его казаться одновременно старше и моложе. — Вот так, Козима, — практически проворковал он. — Отдай себя мне. Позволь мне привести тебя к пропасти боли и через край в такое желание, о котором твой девственный разум не может даже мечтать.
— Никогда, — выдавила я, вырвавшись из его хватки и закричав от боли, когда я неуклюже растянулась на полу.
Когда я подняла взгляд, Александр стоял, его огромная фигура была одета в полностью черный костюм, который подчеркивал его зловещее обаяние.
Он пассивно смотрел на меня в моем позоре, голую и связанную, бунтующую без всякой надежды на революцию.
— Будь по-твоему, рабыня. Посмотрим, как долго ты продержишься.
Я находилась темноте более двух недель. Мое чувство времени искажалось без легкой и регулярной еды, без компании и часов. Все, что у меня было, это мои собственные мысли, чтобы скоротать время, и дикий людоед, сидящий в глубине моего желудка, вгрызающийся в слизистую оболочку острыми ядовитыми зубами.
Кормили меня каждые два дня. Хлеб и холодную ветчину кто-то шлепал на тарелку, которая время от времени появлялась, когда я просыпалась. Я никогда не ела так мало и никогда так не переживала из-за этого, даже в те дни, когда боролась с расстройством пищевого поведения.
Там также была вода. Грязная и теплая, она была налита в фарфоровую миску на самом краю окружности пространства, позволенного мне цепью. Там никогда не было достаточно мелкого пруда, который едва утолял мою злую жажду.
Это было умно.
Я была беспокойна из-за недостатка движения, голодна до постоянной боли и близка к бреду.
Они закрыли ставни на массивных окнах и приглушили отопление, так что я могла видеть облако своего дыхания в зимнем воздухе, когда я свернулась калачиком, дрожа от страданий и не в состоянии нормально спать.
В качестве туалета я использовала ведро, и, слава богу за малые милости, оно регулярно опорожнялось всякий раз, когда мне удавалось поспать несколько часов.
Две недели.
Я не была уверена, было ли это похвально или глупо. Все, что мне нужно было сделать, это отдаться моей новой реальности, и я была бы свободна от этой позолоченной комнаты ужасов, могла есть настоящую еду и пить больше, чем немного прохладной воды.
Буду свободна снова быть собой.
Я была заперта в темноте, но это было больше, чем отсутствие света. Это была чернота моего одиночества, квантовая дыра в центре моей души, которая медленно высасывала все, что делало меня собой.
Я попыталась написать энциклопедию фактов о Козиме, чтобы укрепить свое ощущение себя в ночном хаосе, который стал моей жизнью.
Козима Рут Ломбарди.
Родилась 24 августа 1998 года в Неаполе, Италия, в семье Каприс Марии Ломбарди и Шеймуса Патрика Мура.
Моим любимым цветом был винно-красный, заключенный в бокал и выдержанный при ярком, теплом свете свечи.
Из всех цветов я любила маки больше всего, потому что они напоминали мне обо мне самовлюбленным, но правдивым образом. Они были смелыми, как кровь, но резко контрастировали с более мягкими цветами традиционной итальянской сельской местности. Они требовали внимания и получали его. Но их красота была недолгой и хрупкой, так как тонкий шелк их лепестков рассыпался в клочья в течение недели и развеялся по ветру.
Я чувствовала себя очень похожим на один из тех цветков с черным центром, который распадался с каждым моим вздохом без единого свидетеля моей дематериализации.
Он хотел меня такой.
Потерянную, как разлагающиеся частицы в чашке Петри.
Мне не нужно было слышать, как его британский акцент превращает слова в аккуратные маленькие пояснения, чтобы понять, почему.
Он хотел, чтобы я сломалась.
Красивая полая оболочка, которую можно разбить и трахнуть.
Недостаточно владеть мной и насиловать мое тело. Он хотел опустошить мою душу, чтобы единственным, чем я была наполнена, был его член и его сперма.
Его слова, сказанные несколько дней назад, ворвались в черноту моего мира и засияли ослепительно ярким светом.
— Когда я въеду в эту девственную пизду и вымажу твою кровь на своем члене, ты заплачешь. Не потому, что я причиняю тебе боль, даже если это так. Нет, ты будешь плакать, потому что ты будешь настолько пуста, настолько бесполезна, что будешь умолять и рыдать, чтобы тебя чем-то наполнили. И этим чем-то буду я, Козима. Мои пальцы в твоем анусе, мой толстый член в твоей судорожной пизде, мой язык в твоем рту, и твоя душа раздавлена прямо под моей пяткой, когда я трахаюсь в тебя, и ты выкрикиваешь имя своего Мастера.
Он часто навещал меня, зависая в дверном проеме, черное пятно на фоне яркой надежды на свет, льющийся из холла. Всегда стояла тишина, пока он наблюдал за мной, свернувшейся в разные позы, как рак-отшельник без панциря, жалко обнаженным и в основе своей уязвимым.
Затем раздавался его голос, гладкий, как бархат, но резкий, слишком туго обвязанный лентой вокруг моего горла.
— Готова ли ты встать на колени и поприветствовать своего Мастера?
Слова звучали в моей голове, как бесконечное эхо, еще долго после того, как я отвергла его плюющими словами или застывшим молчанием.
Они дразнили меня.
Я не хотела становиться на колени ни перед кем, полагаться на свою красоту и свое тело, чтобы вытащить меня из очередного тупика, но у меня не было выбора, и мой дух был сломлен прямо посредине.
Я никогда не могла подумать, что отсутствие света, звука, еды и питья, но, прежде всего, компании, может быть использовано с такой жестокостью.
Но меня пронзила стальная грань моего одиночества, и я знала, что в следующий раз, когда Александр встанет в дверях, я буду готова, хотя и не желаю, встать на колени и поприветствовать моего Мастера.
В следующий раз, когда он открыл дверь, я уже стояла.
Это потребовало энергии, которой у меня не было, и мои ноги тряслись, но я повернулась лицом к двери, сжав руки в кулаки на бедрах и расправив подбородок.
Это был более долгий путь, чтобы упасть на колени, но мне нужно было что-то доказать.
Я не была безмозглой, бездушной рабыней.
Я была человеком, женщиной и при этом итальянкой. У меня было слишком