столько лет, особенно коробило от фразы «откуда мы знаем, подходим мы друг другу или нет». Я никогда не задавилась этим вопросом: подходит ли мне Кирилл — я просто всегда чувствовала, что он мне нравится, или даже больше.

Потом я немного остыла: и поняла, что, наверное, у него просто такой характер: работа — значит что-то делать руками, институт — так поближе к дому, девушка — так, чтоб… ну тут я затруднилась ответить… В любом случае хорошо, что мы всё выяснили: теперь я знаю точно, что мы друзья, хотя Кирилл не перестал мне из-за этого меньше нравиться. Бывает такая дружба?

Я достала блокнот, перечитала цели, ну вот теперь Кирилла можно вычеркивать. На блокнот капнула слеза, хотя я думала, что давно остановилась реветь. В груди появилась тяжесть, стало трудно дышать, я села за стол, взяла ручку и стала записывать то, что было у меня на душе.

Мне страшно иногда,

Что я тебе чужая,

И грустно оттого,

Что так и есть.

Я свой несчастный путь

Не знаю,

Предчувствую его,

А ведь

Ты говоришь, могу я измениться,

Что завтра нам покажет

Полюса. И все расставит время

На границы,

И будет так, как быть должно...

Судьба?

Судьба лишь слово громкое,

Я знаю, что есть в руках у нас-

Она. Мы наши души ей

Не продавали.

Она дорога наша и слуга.

Чего, чего же ты боишься?

Кто хрупок, тот и твёрд порой.

Всего, чего ты так страшишься,

Лишь страх бессильный и

Не/мой.

В комнату входит мама, и я прячу блокнот, убираю телефон, чтобы не услышать «опять в своём телефоне сидишь».

— На, вот сборник.

Я беру то, что протягивает мама, смотрю на название: «ЕГЭ. Математика».

— Будешь решать каждый день по одному варианту, в конце дня буду проверять.

Сейчас совсем не хотелось препираться. Хватит мне разочарований на сегодня.

— Ладно, — отвечаю я.

Мама поправляет очки и с удивлением смотрит на меня, наверное, не ожидала такой реакции. Присаживается ко мне рядом.

— Полина, одиннадцатый класс — трудное время, сдашь экзамены и дальше будет легче. Я помогу тебе подготовиться, не переживай.

— Я переживаю не об этом.

— А о чем?

Мама спросила таким голосом, каким разговаривала со мной в детстве перед сном, читая сказки. Тогда все наше общение не сводилось к пререканиям. Тогда я могла спросить ее о чем угодно. В какой момент мы перестали разговаривать и стали только выдвигать друг другу претензии? Может, когда я пошла в школу и маме захотелось, чтобы я была самой лучшей и самой успешной, чтобы ей говорили, какая у неё чудесная дочь? Или может, это случилось тогда, около трёх лет назад, когда я попросила ее рассказать мне всю правду об отце?

У меня нет отца. Раньше это было просто и понятно: у кого-то мама и папа, у меня вот мама, бабушка и дедушка. Кажется, что в детстве мы все неисправимые оптимисты, для счастья вполне достаточно кусочка шоколада или мороженого. Но потом в какой-то момент я поняла, что хочу знать, кто этот человек, который мог бы стать мне отцом. И три года назад села точно так же, как сейчас, перед мамой и попросила ее все рассказать.

Она говорила, не смотря мне в глаза. Казалось, она и сама забыла об этом человеке, а я заставила ее все вспомнить. Не только вспомнить, но и произнести.

«Нас познакомили друзья, он приехал из другого города, все быстро так завертелось, я потеряла голову от любви, и вот. Когда я сказала ему, что беременна, он ответил, что к этому не готов, что это все не для него, и уехал, не оставив мне адреса. Да он мне был и не нужен. И тебе он не нужен, забудь про этого человека». Но я не забыла и после этого разговора ещё больше начала спрашивать: «Прямо так и сказал?» Однажды я не сдержалось и спросила: «Получается, он ушёл из-за меня?» Мама долго повторяла «Нет, что ты, просто я выбрала не того человека, но я рада, что у меня есть ты» и гладила меня по голове. Потом все стало по-прежнему, и про отца мы больше не говорили.

Сейчас, когда мама спрашивает, о чем я беспокоюсь, я вспоминаю тот наш разговор и спрашиваю:

— Неужели и ты не сомневалась в своих решениях?

Мама поправила очки, хотя они никуда не сползали — признак того, что отвечать ей не хочется.

— Нет, тогда профессия учителя была престижной, достойной. Я и сейчас так думаю. Врачи и учителя — самые нужные профессии.

После короткой паузы она посмотрела на меня и добавила:

— Послушай, я просто хочу, чтобы у тебя был выбор. С дипломом учителя ты всегда можешь пойти в школу, работа будет…

— Ну а если я хочу…

— Что, танцевать? — тон мамы стал громче.

Я стала рассматривать обои в комнате. Пожелтевшие, выцветшие. А мама начала говорить. Как будто отчитывала ученика в классе.

— Думаешь, я не знаю, чего ты хочешь? Танцевать. Ну, потанцуешь ты до тридцати лет, а дальше что? Танцами ты можешь заниматься и помимо учебы…

— Но я не хочу тратить годы в универе на то, что мне неинтересно, — я встала и начала ходить по комнате. Даже перебила маму и сказала ей то, что мне только что пришло в голову:

— Я же могу работать учителем танцев, как Елена Сергеевна, чем это отличается от работы в школе? Почему математика?

Тут уже встала мама и начала размахивать руками:

— Опять твоя Елена Сергеевна. Да после математического ты можешь работать где угодно, мои одногруппники все хорошо устроились. И не в школе. А после танцев тебя куда возьмут? Уборщицей?

— Мама, это моя жизнь! И решать мне!

— Нет уж, я не позволю тебе сделать такую ошибку. Танцуй сколько хочешь, только поступи в универ на нормальную специальность. Иначе…

— Что? Что ты сделаешь?

Мама вышла из комнаты, а я уже знала, что она сделает — не будет со мной разговаривать неделю, она всегда меня так наказывала. В детстве это было мучительно, я как будто переставала существовать: ходишь за мамой, говоришь ей что-то, спрашиваешь, а она ничего не отвечает. Однажды я даже всерьез подумала, что умерла, сейчас мне грустно все это вспоминать, а иногда я даже радуюсь, что