В первый период деятельности штрафного полевого лагеря II (май — декабрь 1942 года) было составлено более точное представление о потерях. Эта проблема освещалась различными документами, в том числе медицинским отчетом. Старший штабной врач Таухер, в течение двух дней проводивший инспекцию, писал 23 декабря 1942 года: «Общее впечатление было удручающе плохим. В особенности это касалось людей, которые уже добрых 4 недели не работали, а оставались в железнодорожном составе в Ревеле… Зная предписания для штрафных лагерей, не ожидал обнаружить у арестантов ожирения, но степень истощения неприятно поражает… Большое количество арестантов жалуется на одышку, обмороки при подъеме и наклонах, сердечные боли. Эти жалобы являются следствием дистрофии. Обследование показало почти у всех очень низкое кровяное давление и медленный пульс. Работа сердца была очень медленная, звуки биения глухие, слабые. Цвет лица серый и бледный. Надо подумать над тем, что среди арестантов много молодых, которые нуждаются в питании гораздо больше, нежели пожилые люди… Множество арестантов страдает от обморожений пальцев ног второй и третьей степени».

Если привлекать другие источники, то становится очевидным, что из 600 арестантов штрафного лагеря II, которые в мае 1942 года были посланы в направлении Полярного круга из тюрьмы Вермахта Торгау-Брукенкопфин, к зиме от холода и голода погибла как минимум пятая часть. По некоторым данным, каждый третий. Кстати, по данным обследования доктора Таухера, из 400 арестантов только 82 человека были в нормальной форме, а состояние здоровья позволяло работать. Схожие пропорции существовали также в штрафных лагерях I и III. Вместе с тем все указывает на то, что в указанный период в полевых штрафных лагерях Вермахта применялась практика, которая в концентрационных лагерях называлась «уничтожение трудом». Когда военный судья Фриц Ходес как постоянный сотрудник «Журнала военного права» уже в 1940 году назвал полевые штрафные лагеря «концентрационными лагерями Вермахта», то подобная характеристика получила подтверждение на практике.

В конце 1942 года в систему полевых штрафных лагерей было внесено несколько изменений. Сначала эти изменения находились в связи с признанием того факта, что быстрый темп «уничтожения трудом» (как это было видно на примере полевого штрафного лагеря II) был, в конце концов, неэффективен хотя бы с военной точки зрения. Изнуренные арестанты не могли дать какого-либо существенного результата. А ведь, кроме этого, их надо было охранять и хотя бы номинально снабжать продовольствием. В итоге 6 января 1943 года в Верховное командование сухопутных сил поступило письмо, в котором говорилось: «В данных обстоятельствах подобные штрафные лагеря не приносят никакой выгоды, а являются только обузой. По этой причине группа армий просит отказаться от практики направления провинившихся в полевые штрафные лагеря I и III».

Дабы не ставить под угрозу запланированные военно-строительные проекты, было принято решение «в кратчайшие сроки привести лагерь II в рабочую готовность». Сделать это планировалось посредством того, что использование штрафников предполагалось: а) лишь в зоне боевых действий; б) когда состояние здоровья арестантов будет поддерживаться на необходимом уровне. Впрочем, эти изменения были столько же незначительны, как увеличение в конце 1942 года продовольственного пайка для заключенных концентрационных лагерей. «Улучшение» питания в концлагерях якобы должно было увеличить работоспособность заключенных.

Однако в конце 1942 года имело место быть и одно принципиальное изменение, которое касалось всех трех полевых штрафных лагерей. До этого момента руководство Вермахта придерживалось позиции: «Тот, кто оказался в штрафном лагере, принципиально должен был оставаться там на весь срок войны. Только в исключительных случаях пребывание в штрафном лагере могло быть заменено отправкой на фронт, дабы арестант искупил там свою вину».

Однако в октябре 1942 года было принято решение, что пребывание в полевом штрафном лагере должно было длиться от 6 до 9 месяцев. Сокращение сроков арестантской работы было продиктовано недостатком солдат в Вермахте. Резервы пытались изыскать, в том числе за счет арестантов из полевых штрафных лагерей. На уровне словесных определений эта ситуация выглядела и вовсе нелепо. «Трудновоспитуемые» и «абсолютно неисправимые» в одночасье превратились в «невоспитанных» и «неисправимых».

Отныне после 6–9 месяцев пребывания в штрафном лагере арестант должен был быть проверен на предмет возможного продолжения его «испытания» в полевом арестантском подразделении. При соответствующей проверке адресант мог направиться из ФГА на фронт для «искупления вины». Однако если по истечении отведенных месяцев арестант не проявлял признаков «исправления», то его по «доброй традиции» передавали в руки полиции и свое «перевоспитание» он должен был продолжать в концлагере. Стоит отметить, что полевые штрафные лагеря наряду с частично расформированными «особыми подразделениями» стали второй военной инстанцией, откуда можно было на вполне «законных» основаниях попасть в концентрационный лагерь.

Остается лишь заметить, что даже в подобной «либеральной» ситуации полевой штрафной лагерь все равно продолжал оставаться «концентрационным лагерем Вермахта». В отношениях арестантов и надсмотрщиков едва ли что-то поменялось. Кроме всего прочего, это наглядно показывает сообщение Роберта Штайна. Роберт Штайн являлся принципиальным противником национал-социалистического режима. За самовольное отлучение из части он был приговорен к году тюремного заключения. Но тюрьму ему заменили на полевой штрафной лагерь. Там он пребывал до 1 сентября 1943 года, а затем оказался в концентрационном лагере. Об использовании штрафников на Восточном фронте он вспоминал следующее: «Непосредственно на фронте мы занимались разминированием территорий и саперными работами на озере Ильмень… Наш штрафной лагерь был полностью отрезан от внешнего мира. Вокруг него проходил высоченный забор с колючей проволокой. Нашим жилищем были землянки с деревянным настилом. Это были круглые нелепые строения, которые наполовину утопали в земле. Мы находились под постоянным надзором. Когда вели на работы, то нас сопровождали два конвоира. Во время разминирования к нам был приставлен сапер. Мы только выкапывали мины, а обезвреживал их именно он. Мы делали все под конвоем: грузили обезвреженные мины, погребали тела, рыли окопы, прокладывали дороги. Фронтовики видели нас, мы вызывали у них жалость, так как они понимали, что происходило: единственным обращением к нам был удар прикладом, неизменный удар прикладом. Примерно 90 % арестантов из нашего штрафного лагеря погибло. Это было в прифронтовой зоне, мы попали под обстрел. Но некоторые гибли от голода и побоев. На свой страх и риск мы выбирались из лагеря, чтобы собрать грибов. Каждая из таких вылазок могла закончиться расстрелом. Из еды у нас был только картофель, который мы ели прямо с кожурой. Это был форменный лагерь смерти. Удалившись от него на несколько метров, мы становились дезертирами. Пойманных бедолаг вешали для устрашения. Они висели в нелепой форме без знаков отличия, так как больше не были солдатами Вермахта. Но еще больше людей гибло от мин».

На характер концентрационного лагеря, который был присущ ФСЛ, указывали документы первой половины 1943 года, в которых приводились причины смерти арестантов. Наиболее популярными графами были: «застрелен при попытке к бегству» или «умер от общего изнеможения». Насколько силен был голод, позволяют почувствовать следующие указания о причинах смерти: «паралич сердца после отравления грибами»; «инфекционный энтерит» и т. д.