– А ты меня, оказывается, совсем не знаешь. Пока я с тобой, мне никого другого не надо. А когда будет надо, ты первый об этом узнаешь.

Его это почему-то не успокоило, слова «пока я с тобой» еще раз опустили его на землю. Женщина-ветер, она принадлежала только самой себе. Нет-нет, у них по-прежнему было все хорошо. Они не скандалили, не устраивали разборки на бытовые темы (просто он сразу и со всем смирился), почти не обижались друг на друга. Но он ничего не мог поделать с ощущением, что все это, вся их так называемая семейная жизнь оборвется, обрушится в один день, без всяких признаков и предупреждений. Он был не из тех, кто радостно живет одним днем.

Раз в неделю, вечерами, когда у Маши были репетиции или прогоны, он заезжал к родителям. Жадно набрасывался на мамины котлеты, жаркое, съедал две тарелки супа. Мать сидела напротив, подперев голову ладонью, и грустно смотрела на него.

– Бедный ты мой, – говорила она, вздыхая и проводя рукой по его волосам.

Он взрывался:

– Почему бедный?!

Мать, грустно улыбаясь, говорила:

– Потому что худой и голодный.

А он уже рвался на Лесную – скорее, скорее. Он уже по ней нестерпимо скучал. Почему-то очень ждал лета – ему казалось, что летом опять будут свобода и абсолютное счастье: вылазки на природу, долгий сон по утрам, вечерние прогулки по теплому зеленому городу.

На 8 Марта он принес Маше букет белых гвоздик, как доставал тогда – отдельная история. Она удивилась:

– Я пролетарских праздников не признаю.

Он обиделся и сунул букет в помойное ведро.

Она молча собралась и, не говоря ни слова, оделась и ушла. В одиннадцать вечера ее все еще не было, и он поехал к родителям. Всю ночь ждал, что она позвонит. Она не позвонила. Ни назавтра, ни на следующий день. Он поехал на Лесную. Маша была дома – сидела на кухне с подружкой. Он вызвал ее в комнату и спросил:

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

Она дернула плечом:

– О чем говорить? По-моему, и так все понятно.

– Что понятно? – глупо настаивал он.

– Все, – ответила она.

– Это конец? – спросил он хрипловатым голосом.

Она усмехнулась:

– Ну ты же умный человек, – и добавила: – Только не надо ничего выяснять, умоляю.

Она ушла на кухню.

Он медленно собирал вещи – мелко дрожали руки. Потом заглянул на кухню.

– Я пошел, – сказал он.

– Ну, пока, – откликнулась Маша.

До дверей она его не проводила. Он положил ключи на столик в прихожей и громко хлопнул дверью. «Вот и все, – крутилось в голове. – Вот и все».

Когда он приехал домой, родителей не было. «Только бы обошлось без вопросов», – думал он, развешивая в шкафу свои вещи. Он включил музыку, любимых «Битлов», – и почему-то почувствовал облегчение. «Вот как оно, оказывается, бывает, – удивляясь, думал он. – А я ведь рад, что снова дома». Как он ошибался!

Вечером пришли с работы родители, все поняли тотчас, переглянулись и, не задавая ни единого вопроса, позвали его ужинать. Говорили о чем-то отвлеченно, и он в который раз ощутил их такт. А утром навалилась тяжелая, беспросветная тоска. И обида, и боль. В институт он не пошел – валялся, читал, проваливался в неглубокий тревожный сон. А вечером поехал к приятелю и напился.

С каждым днем он тосковал по ней сильнее и сильнее. Однажды набрал Машин номер – телефон не ответил. В другой раз подкараулил ее у института – только бы увидеть! Увидел. Она шла, оживленно с кем-то беседуя, свежая, прекрасная, в замечательном настроении. «Как с гуся вода», – в который раз подумал он. В июне, кое-как сдав сессию, уехал с приятелем к родне в Одессу и там закрутил романец с девочкой из Питера – пухленькой, беленькой, тихой и пугливой. В августе пошел работать к отцу в институт курьером. Впереди был последний курс института, а дальше – взрослая жизнь. Свою тоску и обиду он выжигал каленым железом. «Не думать, не думать, не вспоминать, вся жизнь впереди, сколько всего еще будет, и этих самых «любовей» в том числе», – твердил он себе и даже почти в это верил. Но иногда охватывала такая тоска, что хотелось ночью бежать на Лесную, только бы она открыла дверь, и увидеть, только увидеть и прижать к своему лицу ее тонкую, узкую и прохладную руку! Однажды он не выдержал и поехал туда, спрятался в тени еще не до конца облетевших кленов и увидел ее – она шла с высоким худющим парнем в узких джинсах, с длинными белыми волосами, перетянутыми на лбу узкой ленточкой. Держась за руки, они вошли в подъезд. «Вот теперь уже все, теперь точно все», – твердил он себе и рванул прочь почти бегом, не разбирая дороги.

А под Новый год приехала та самая беленькая девочка из Питера – и позвонила ему. Он был рад любому событию, которое могло закрутить, отвлечь, удалить, отвратить его от горьких дум и страданий. Девочка, милая и непритязательная, слушала его, широко открыв глаза, была молчалива и смешлива. Зачем-то он притащил ее домой на ужин. Она пришла с цветами и тортом, и это почему-то тронуло его. Потом она помогала матери убирать со стола и записывала рецепт материнских пирожков и салатов. Вечером он провожал ее до дома тетки, приютившей ее, и неожиданно для себя предложил выйти за него замуж. Она долго молчала, оторопев, а потом почему-то заплакала. И это опять его тронуло, он крепко прижал ее к себе.

Приехав домой, он зашел в родительскую спальню и, скоморошничая, объявил родителям о своем решении жениться. Мать встала с кровати, накинула халат.

– Что за бредни! – жестко сказала она.

– О чем ты? – продолжал он паясничать. – Ну разве она не жена? И хозяйственная, и услужливая, и внимательная!

– Да, – согласилась мать. – Девочка хорошая, только есть одно небольшое «но» – жениться все-таки стоит по любви.

– А как же составляющие семейной жизни? – не унимался он. – Те, про которые ты говорила?

– Говорила, – согласилась мать. – Только и любовь еще никто не отменял. Да и потом, подло рушить чужую жизнь кому-то назло. Вот и подумай. – Мать вышла из комнаты и плотно прикрыла дверь.

– Уже подумал! – крикнул он ей вслед.

В апреле он поехал в Питер и познакомился с будущими родственниками – обычная, вполне приличная питерская семья. Родители – инженеры, две комнаты в коммуналке на Васильевском. Решили, что жить будут в Москве – его невеста была согласна на переезд, решила перевестись на заочное. Училась она в пединституте. Свадьбу сыграли в мае в Москве. Обычная свадьба в кафе – родня, приятели, салат оливье. Глядя на свою невесту в белом громоздком платье, с тряпичной розочкой в волосах, он почему-то подумал, что Маша пошла бы под венец в джинсах и маечке на узких бретельках, позвякивая серебряными браслетами на узких запястьях. Если бы вообще пошла под этот самый «венец» в районном загсе. Его жена перевезла свои вещи, и ему было странно видеть, как она рассаживает в его комнате свои плюшевые игрушки и развешивает в его шкафу свои платья. Она и вправду оказалась хорошей девочкой – по субботам убирала квартиру, пекла торты, гладила его рубашки. Была корректна и сердечна с его родителями. Они ее даже полюбили. Только мать ему однажды сказала: