Следует отдать Церкви должное: в 1992 г., пусть запоздало и неохотно, она реабилитировала Галилея. Однако Церковь до сих пор не в состоянии оценить важность его сопротивления. В 1992 г. папа Иоанн Павел II в своей речи заявлял:

Однако, в самом деле, когда инквизиция ведет престарелого и немощного Галилея по церковным застенкам, демонстрируя ему пыточные орудия, такая интерпретация не только признается, но и считается безальтернативной. Дело было не только в научной осторожности и сдержанности, нежелании менять научную парадигму до появления убедительных доказательств, таких как открытие годичного параллакса. Это был страх дискуссии и дебатов. Цензура альтернативных взглядов и угроза истязаний для тех, кто их придерживался, выдает недостаточную веру в саму церковную доктрину и в самих прихожан, которых Церковь якобы защищает. Зачем понадобилось угрожать Галилею и сажать его под домашний арест? Разве истина не может защищаться в противостоянии с заблуждениями?

Но папа добавляет:

Здесь действительно уже заметен значительный прогресс, хотя адепты ортодоксальных религий не обрадуются, услышав от понтифика, что текст Священного Писания не во всех случаях является буквальной истиной.

Но если Библия не во всем абсолютно верна, то какие ее части считать боговдохновленными, а какие – просто сомнительными, созданными человеком? Коль скоро мы признаем, что в Писании содержатся ошибки (или сделаем скидку на невежество, царившее в древности), то может ли Библия считаться безукоризненным ориентиром этики и морали? Могут ли секты и отдельные личности теперь признавать подлинными те части Библии, которые им нравятся, и отвергать другие, кажущиеся неудобными или обременительными? Допустим, запрет на убийство необходим для функционирования общества. Но если божественное воздаяние за убийство представляется маловероятным, не будут ли все больше людей полагать, что смогут легко отделаться за такое преступление?

Многие считали, что Коперник и Галилей замышляли дурное и подрывали общественные устои. Действительно, любой вызов из любого источника, бросаемый буквальной истинности Библии, может иметь такие последствия. Мы уже наблюдаем, какую нервозность стала вызывать у людей наука. Вместо критики тех, кто распространяет мифы, общественный негатив направлен на тех, кто их развенчивает.

НАШИ ПРЕДКИ РАССУЖДАЛИ о своем происхождении, экстраполируя собственный опыт. А что еще им оставалось? Поэтому считалось, что Вселенная вылупляется из космического яйца, либо рождается в результате соития Бога-отца и Богини-матери, либо представляет собой изделие Создателя – вероятно, итоговое после многих неудачных попыток. Причем Вселенная была немногим больше, чем мы способны видеть, и немногим старше, чем зафиксировано в наших устных или письменных источниках, и она нигде не отличалась от мест, известных нам.

Мы стремились, чтобы всё в наших космологиях было нам знакомо. Несмотря на все наши усилия, мы не слишком изобретательны. В западной цивилизации рай кажется безмятежным и воздушным, а ад напоминает жерло вулкана. Во многих сюжетах оба эти царства управляются доминирующими иерархиями, возглавляемыми богами или демонами. Монотеисты говорят о царе царей. В каждой культуре представляется, что политическая система управления Вселенной похожа на нашу собственную. Лишь немногие находили это сходство подозрительным.

Наука не стояла на месте и учила нас, что человек – не мера всех вещей, что на свете существуют невообразимые чудеса, что Вселенная не обязана соответствовать тому, что для нас комфортно и кажется правдоподобным. Мы кое-что узнали о своеобразной природе нашего здравого смысла. Наука подняла человеческое самосознание на новую высоту. Безусловно, это обряд перехода, шаг к зрелости. Он резко контрастирует с инфантильностью и нарциссизмом тех убеждений, которые существовали до Коперника.

Но почему же нам так хочется полагать, что Вселенная сотворена для нас? Почему эта идея так притягательна? Почему мы с ней носимся? Разве наша самооценка столь взыскательна, что нам нужна как минимум Вселенная, сделанная именно для нас?

Разумеется, это льстит тщеславию. «Человек мнит истинным то, чего желает», – говорил Демосфен. «Свет веры помогает человеку увидеть то, во что он верит», – охотно соглашался с ним св. Фома Аквинский. Но я полагаю, что дело в ином. Среди приматов распространен своеобразный этноцентризм. Мы проявляем страстную любовь и привязанность к той малой группе, в которой нам довелось родиться. Члены других групп третируются, вызывают отторжение и враждебность. Нас не волнует, что обе группы относятся к одному и тому же виду и для стороннего наблюдателя практически неотличимы. Такое свойство четко прослеживается среди шимпанзе, наших ближайших родственников в царстве животных. Мы с Энн Друян описали, каким огромным эволюционным смыслом мог обладать такой взгляд на мир несколько миллионов лет назад, несмотря на то, каким опасным он стал сегодня. Даже члены диких племен – настолько далекие от технологических изысков современной глобальной цивилизации, насколько это вообще возможно для человека – пафосно описывают каждый свое маленькое племя как «истинных людей». Все прочие для них чем-то отличаются, порой кажутся недочеловеками.

Если именно такой взгляд на мир для нас естественен, то нас не должно удивлять, что всякий раз, когда мы наивно рассуждаем о нашем месте во Вселенной – не утруждая себя аккуратным и скептическим научным анализом, – практически всегда выступаем за центральное положение нашей группы и окружения. Более того, мы хотим верить, что это объективные факты, а не наши предрассудки, для которых мы нашли благообразный выход.

Само собой, досадно иметь под боком ватагу ученых, которые непрестанно вещают: «Вы самые обычные, незначительные, ваши привилегии незаслуженные, в вас нет ничего особенного». Даже невозмутимые люди через какое-то время устанут слушать эту волынку и тех, кто ее заводит. Может даже показаться, что ученые испытывают какое-то странное удовлетворение, унижая человека. Ну почему они не могут найти чего-нибудь, в чем мы блистаем? Воодушевите нас! Окрылите! В таких спорах наука с ее мантрой развенчания кажется холодной и отстраненной, бесстрастной, отвлеченной, глухой к человеческим потребностям.

Опять же, если мы незначительные, не занимаем центрального места, не тянем на Божью зеницу ока, что это означает для наших моральных кодексов, имеющих религиозную подоплеку? Мы так долго и рьяно противились открытиям об истинных столпах Космоса, что и сегодня не утихают отголоски таких споров, в которых иногда четко прослеживаются геоцентрические мотивы. Вот, например, очень характерный анонимный комментарий, опубликованный в британском журнале The Spectator в 1892 г.: