«Недолго музыка играла…» — прошептала Катя, покачав головой. Она и представить себе не могла, что Саша, такой открытый, искренний, любящий наконец, способен от нее хоть что-то скрыть. Но он скрыл. И скрывал, пока мог, пока, выплатив почти все долги, в которые влез, не аннулировал последний — личный счет… Бог весть почему он полагал, что Любомир подождет, пока они соберут всю нужную сумму… Возможно, потому, что знаком с ним давным-давно, чуть ли не в одном дворе росли… Правда, не виделись лет десять, прежде чем встретиться вновь. А за десять лет человек может перемениться и вовсе до неузнаваемости, чего Александр и не учел. А она, Катя, не подсказала, положившись, в свою очередь, на собственные силы. Не хотела разрушать старые приятельские отношения, которые Саша к тому же упорно называл дружбой? Или просто опасалась, что муж ее же и обвинит, заподозрив, что дала Любомиру повод?..

…Первые деньги у них по-настоящему появились только года через два после старта. Но для Кати благополучие началось значительно раньше, и она навсегда запомнила, как лучший день их жизни, как прощание с проклятой нищетой, восхитительный вечер после того, как Саше (не без помощи Бориса) удалось реализовать первую партию простеньких будильничков — с крошечной, зато реальной прибылью… Почему он занялся часами, а ничем иным, она отчего-то не поинтересовалась ни разу в жизни. По образованию Саша был химиком, а его бывший НИИ связанным с производством пластмассы… Впрочем, будильники тоже были пластмассовые, так же как и маленькие нарядные детские часики, которыми торговали исключительно на рынках, а Сашина фирма в этом каким-то непонятным для Кати образом участвовала. В тот вечер они поехали с ним в хороший дорогой бутик и купили ей, как тогда Кате казалось, роскошную шубу… А после ужинали в ресторане, тоже вдвоем. Пили много хорошего дорогого вина, а еды заказали столько, что не съели и половины.

Почему-то было страшно смешно и весело и от собственной жадности на яства, и оттого, что после ресторана пришлось взять такси, а машину оставить на парковке: ни один из них был не в состоянии сесть за руль. Возможно, это был действительно самый счастливый вечер в их жизни.

Катя снова поднялась на ноги и побрела дальше, обходя все комнаты, нервно вдыхая запах краски и побелки. Чудесная, красивая, со вкусом обставленная новая квартира, с которой теперь придется расстаться. Только ли с ней?

Она вновь замерла перед зеркалом, потому что опять оказалась в спальне, а не на кухне. И в ее ушах вдруг отчетливо прозвучал голос Александра, почти рыдания, с которыми он говорил об «этом страшном человеке» Любомире. Словно это был не его давний знакомый, а ее. Словно он и впрямь был не просто скользким и отвратительным типом, а настоящим убийцей, загубившим не одну человеческую душу… «Ты, Катька, просто ничего не знаешь, — бормотал Александр. — Я не говорил тебе… Ленька — страшный человек, Катя, поверь мне… Страшный!» И она поверила, и сама, первая, не дожидаясь, пока Саша сумеет произнести ужасные слова вслух, сказала, что если есть гарантия, что этот подонок действительно погасит Сашину ссуду в случае, если… если… То она… она…

— Гарантия есть лишь одна, — сказал он неожиданно резко и мрачно. — Если мы пошлем его куда подальше, мне не жить…

Катя ахнула, захлебнувшись от ужаса всеми возможными словами. Потому что поняла, какое именно решение они сейчас примут.

Так и вышло, хотя Катя уже спустя несколько минут, как ни силилась, не могла вспомнить, кто именно из них двоих произнес вслух роковые слова — она или Саша? Наверное, все-таки она, потому что Саша уже в самом конце их ужасного разговора стоял перед ней на коленях, целовал ей то ли руки, то ли ноги и бормотал какие-то бессвязные фразы и слова, сводившиеся к тому, что его жизнь спасена ею, а такое, если учесть цену, которую Кате предстоит заплатить, не забывается до самой смерти и связывает намертво двоих людей тоже до самой смерти.

— Неужели? — услышала Катя чей-то хриплый голос и, вздрогнув от неожиданности, огляделась в пустой спальне. И сообразила, что голос — ее собственный, что она, вероятно, давно уже сидит и говорит вслух. Одна, в этой комнате, в этой квартире, в доме, да и, похоже, на всем белом свете… Одна!

Поняла, что это действительно так, а вовсе не какие-то высокопарные или, напротив, пошлые слова. Разве сможет она, расплатившись собственным телом за Сашкин долг, вернуться сюда и жить дальше, как ни в чем не бывало? Катя знала, что — нет, не сможет. Ведь на самом деле не только она будет уже как бы не она, но и Саша… Саша… Тот Александр, за которого Катя вышла замуж пять лет назад, который так рыдал, когда случился выкидыш, тот Саша, вероятно, придушил бы собственными руками даже самого близкого друга, посмевшего не то что потребовать его Катьку в качестве оплаты долга, а просто взглянуть на его красавицу-жену с вожделением…

Да нет, дело не в возвращении сюда после ЭТОГО. Дело в том, что уже сейчас, когда все произнесено, сказано между ней и мужем, когда решение принято, ни Кати, ни Александра, ни их еще какую-то неделю назад такого дружного и счастливого брака больше нет. И не будет никогда — чем бы все ни завершилось, чем бы ни обернулось. И это — единственная правда, единственная реальность, с которой стоит считаться.

Перед Катиным мысленным взором из какой-то оглушительно-темной пустоты удивительно отчетливо возникло довольное, с его вечной ядовитой ухмылочкой, лицо Любомира — человека, растоптавшего за одно краткое, почти неуловимое мгновение всю ее жизнь, которой еще совсем недавно не угрожало ничего, страшнее самой обыкновенной, заурядной бедности, казавшейся теперь по сравнению со случившимся настоящим благом.

Она резко поднялась с постели, на которой сидела, опять подошла к окну и посмотрела вниз.

День клонился к вечеру, жара немного спала, и набережная, на которую выходили окна этой вдруг ставшей чужой квартиры, была, как и положено, забита машинами всех мыслимых и немыслимых марок и расцветок. А видная ей отсюда часть панели, прилегающая к дому, — пешеходами. Тоже разноцветно, пестро одетыми, спешащими куда-то по своим незамысловатым делам, оживленными и не очень, счастливыми и не слишком. И каждому из них, вплоть да медленно шаркающего с двумя палками-подпорками старика-инвалида, она яростно завидовала. Потому что каждый из них, включая больного старикашку, был свободнее и счастливее ее, Кати, жил своей собственной жизнью, по своему собственному усмотрению, и шел, куда хотел, влекомый своим и ничьим иным желанием.

— Я его убью, — хрипло произнесла Катя. Ненавистная физиономия Любомира вновь промелькнула где-то в глубине сознания, и она повторила: — Я его убью.

Отойдя от окна, Катя плотно сдвинула шторы и включила верхний свет. Потом она долго рылась в широченном ящике своего туалетного столика, переполненного всяческим хламом. Какие-то пустые коробочки и пузырьки из-под дорогих духов, которые ей почему-то жаль выбросить, тюбики наполовину использованных кремов, бархатные коробочки, обертки от шоколада, несколько ниток дешевых бус… Наконец, когда она уже начала нервничать, искомое нашлось.

…Это был крошечный, необыкновенно красивый дамский пистолет белого цвета с отделкой из серебра — почти сувенир, почти игрушка… почти! Подруга, подарившая его Кате на двадцатисемилетие несколько месяцев назад, каким-то образом провезла пистолет через границу из Парижа. «Учти, Катька, что эта красота все-таки стреляет метров с двух-трех, говорят, из него запросто можно кого-нибудь пришить… Это тебе, как в английских детективах, — для самозащиты!» И именинница, и гости были тогда в восторге, особенно когда обнаружили в прямо-таки игрушечной обойме пять крохотных, но настоящих пулек, тоже серебряных.