— Ты художница, — говорю, — значит, уже всё знаешь. А про настройки я тебе сейчас объясню. Там ничего сложного. Что ты хочешь снять?

— Тебя, — она поднимает камеру и наводит на моё лицо.

— Меня рано, — говорю, — я не могу учить и позировать одновременно.

Кэт поворачивает камеру в разные стороны, рассматривая мир в объектив. В очередной раз удивляюсь, как девушкам идут фотоаппараты. Жаль что я не могу заснять её в этот момент.

— Вот ту лодку, — решает Кэт, — она такая печальная…

На песке лежит вытащенная на берег перевёрнутая кверху килем шлюпка, а на ней сидят две большие чайки.

— В фото главное — освещение, — объясняю я. Сначала измеряем его вот этой штукой, — я направляю экспонометр, — Он даёт нам экспо-пары. То есть выдержку и диафрагму, при которых освещение будет нормальным.

— А зачем несколько? — начав нехотя, Кэт всё больше увлекается происходящим, — почему не дать одну пару?

Не зря говорят, лучший способ сблизиться с девушкой, это научить её чему-нибудь. Никакие рестораны или походы в кино не сравнятся с уроком вождения автомобиля или совместной практикой игры на бильярде. Правда, в двадцать первом веке большинство девушек уже умеют водить машину, но ведь есть ещё яхты и самолёты.

Получив новую игрушку, Кэт забывает и про Джона, и про отца, и про собственные комплексы.

«Выдержка» — это время срабатывания затвора, — объясняю ей основы, — Если она будет слишком долгой, а наша натура станет двигаться, то фото будет смазанным. Поэтому в фотоателье и говорят «замрите».

— Так сделай короткую, — командует она.

— Всё не так просто, вот смотри, — я выкручиваю диафрагму на минимальные показатели, — диафрагма, это дырка через которую поступает свет. Чем больше дырка, тем меньше цифра. Вот сейчас объектив открыт полностью. Направляй его на свою лодку и подкручивай, чтобы навести на резкость.

— Не могу, — сообщает Кэт, — одну чайку поймала, вторая уже расплывается.

— Это называется «глубина резкости», — говорю, — теперь ставь цифру побольше.

— Вот, поймала! — радуется Кэт, — фон весь расплывается, а лодка чёткая. Прямо импрессионизм какой-то!

— Выдержку ставь, которая в паре и снимай, — говорю. — а то улетит твоя «натура».

Так мы общими усилиями запечатлеваем старую сосну, несколько яхт и вышедшего из деревьев толстого полосатого кота. На того уходит добрая половина плёнки.

— Теперь ты вставай, — требует Кэт, — я тебе позировала, теперь твоя очередь.

— Ладно, — встаю нехотя. — Хотя я не люблю себя в кадре, но для тебя сделаю исключения.

— Стой, — девушка опускает камеру, — это у тебя что⁈

Сбоку на рубашке проступает кровавое пятно. Расстёгиваю пуговицы и вижу, что бинт пропитался насквозь.

— Идём, — говорит Кэт, — быстро!

Возле «Крейсера» дежурит несколько такси. Кэт кидается к первой стоящей машине и быстро договаривается с водителем.

— Давай доедем до аптеки, — спорю с ней я, — просто бинты купим. Там ничего страшного.

— Это всё из за меня, — повторяет Кэт, — всё из за меня. Какая я дура!

Такси останавливается у поликлиники. Мы проходим внутрь, минуя регистратуру. На мои вялые попытки сопротивления Кэт не реагирует. Она тащит меня через толпу пенсионерок, мамаш со справками в пионерлагеря и работяг с листами профосмотра, как ледокол баржу среди айсбергов.

У кабинета с надписью «М. Д. Силантьева, зам. гл. врача», она коротко стучит в дверь и тут же заходит внутрь.

— Катя? — темноволосая женщина с тонкими чертами лица отрывается от стопки медицинских карт, — Что случилось? Я, вообще-то, занята…

— Вот, — Кэт подталкивает меня вперёд.

Женщина хмурится и недовольно откладывает бумаги.

— Что у вас там?

Вместо ответа, молча расстёгиваю рубашку. М. Д. Силантьева подходит ко входной двери и защёлкивает её на ключ.

— Раздевайтесь.

— Совсем?

— До пояса.

Она срезает ножницами бинты, и я стискиваю зубы, когда подсохшая кровь отрывается от кожи. Шов выглядит неважно, распух и сочится сукровицей.

— Какой коновал вас штопал, молодой человек? — спрашивает врач.

— Не могу сказать, — отвечаю, — был в этот момент без сознания. Так что лично не знаком.

— Ждите здесь, — сообщает она, выходя за дверь и повторяя операцию с ключом, только на этот раз уже с другой стороны.

— Ты куда меня привела? — спрашиваю у Кэт.

Находится в запертом кабинете неуютно. Такое чувство, что М. Д. Силантьева лишила меня возможности сбежать и теперь вернётся с милицией.

— Успокойся, — говорит Кэт, — это моя мама.

Уважаемые опытные фотографы. Прошу простить меня за этот небольшой ликбез. Я выяснил, что многие читатели не сталкивались даже с основами, и надеюсь, что теперь для них постижение фотоискусства станет понятнее и интереснее.

Глава 7

— А почему Силантьева, а не Грищук? — нахожу самое умное, что можно спросить в этой ситуации.

— Мама у нас самостоятельная, — сообщает Кэт.

Похоже, эта черта передаётся в семье по женской линии. Интересно, какая фамилия у Кэт по паспорту? Не удивлюсь, если взяла мамину, чтобы «не влияло». Тяжело, наверное, жить в тени собственного отца.

Поговорить мы толком не успеваем. Ключ в двери снова поворачивается, и в кабинет возвращается М. Д. Силантьева. Даже не спросил, как её зовут, бестолочь.

— Катя, — доктор сурово оглядывает мой голый торс, — подожди в коридоре.

К счастью промолчав, Кэт фыркает и выходит за дверь. У зав. главного врача в руках стальной поднос со скальпелями, ножницами, иглами и другими малоприятными вещами.

— Встаньте, молодой человек, — командует она, — и руку приподнимите.

Сразу видно интеллигентного человека. Многие на её месте начали бы «тыкать» просто из расчёта, что они старше и важней. А здесь вежливость, причём не показная. Глубоко въевшаяся привычка — вторая натура.

Кошу глазами вниз, рана выглядит отвратительно. Опухла и подтекает кровью. На другой стороне груди расцветает свежая гематома. Вид у меня хоть куда. Если приглядеться, то синяки от драки с Копчёным тоже прошли не до конца. Просто какой-то мелкоуголовный тип. Дебошир.

— У вас ножевое ранение, — сообщает мне Силантьева, — Это криминальная травма. Я должна сообщить об этом в милицию.

Теперь я понимаю и закрытую дверь и демонстративное выставление Кэт. Доктор решает, как со мной поступить. По закону она действительно должна сообщать о подобных случаях. Но здесь явно замешана её дочь, и сразу выносить сор из избы будет опрометчиво.

— Простите, — говорю, — не знаю вашего имени-отчества…

— Мария Дмитриевна, — отвечает Силантьева, — вам Катерина не сказала?

— До последнего момента я понятия не имел, куда она меня ведёт, — объясняю. — И кто вы такая, тоже сообщила уже в этом кабинете. И я прошу у вас прощения за беспокойство, Мария Дмитриевна. Сообщать ничего не надо, все уже в курсе и активно ищут преступника. Если сомневаетесь, то можете позвонить в Берёзовскую ЦРБ, товарищу Мельнику. Он, конечно, отругает меня потом, за то что я уехал без разрешения, но мои слова подтвердит.

— Берёзовской? — удивляется она, но уже без прежнего напряжения, — далеко