Брок просматривал свою корреспонденцию, отвечал, поднявшись в библиотеку, на письма, затем всю первую половину дня играл на бильярде или в вист, а там подтягивались и любители виски. Бар в клубе был маленький, собственно, только стойка; большинство посетителей, приходя после работы, предпочитали устраиваться за столиком. За большими же столами, посреди которых была закреплена «ленивая Сюзанна» — большой вращающийся поднос, — посетителей ждал бесплатный ленч: головка сыра, крекеры, соленые орешки, бублики. Брок всегда усаживался за один и тот же стол, со своими компаньонами по тиру — молодыми членами клуба, которым вовсе не хотелось попасть в компанию стариков. Они бросали жребий, кому сегодня подписывать счет за виски; во второй половине дня Брок возвращался домой, неизменно в компании своих соседей и лучших друзей — Чарли Джея и Данкана Партриджа.

В тех случаях, когда Брок обедал дома, он на час-другой оставался в обществе матери и отца, иногда Грейс, а затем возвращался в клуб поиграть на бильярде или в карты. Отец читал газету или курил сигару, а мать кое-как пыталась завязать разговор. Просила мужа с сыном подержать рейку для измерения ширины новых штор; могла на двадцать минут растянуть обсуждение запасов рубах у Брока; поговорить о письме, полученном от кузины, потерянном зонтике, брате кухарки, которого зажало между вагонами в депо. Надо отдать должное Эмили, она умела легко втянуть слушателей в разговор, который редко касался чего-то иного, кроме домашних дел (после ее смерти Брок как-то сказал сестре: «Мама вроде толковала об одних лишь иголках с нитками да о том, куда очки задевались, но я всегда слушал ее»). Час спустя Брок поднимался и говорил: «Если что, я в клубе». Это была старая семейная шутка: таким образом Брок, еще ребенком, любил подражать отцу. Потом, еще до того, как Брока отдали в школу-интернат, о шутке забыли и не вспоминали до того дня, когда мистеру Колдуэллу пришлось признать свое поражение в борьбе за то, чтобы сделать из сына бизнесмена. Брок неожиданно повторил старую фразу, все засмеялись, атмосфера несколько разрядилась, хотя и сам Брок, и его отец чувствовали в извлеченной из глубин памяти шутке какую-то печальную безысходность. Уходя из дома, он никого не целовал и не желал покойной ночи ни матери, ни отцу, ни Грейс; все делали вид, что Брок идет всего лишь размять ноги, как в то время говорили пожилые люди, отправляясь на угол за сигарой. Но все знали, что Брок уходит до поздней ночи, и все знали, что и тогда он, случается, приходит домой просто потому, что его приносят.

Тогда-то Уильям Колдуэлл, оставшись наедине с женой, и сказал ей: «В общем-то Брок такой же старик, как генерал Дорфлингер».

— Генерал Дорфлингер участвовал в Гражданской войне. Ему восемьдесят, а то и больше.

— Знаю. И все же… Всего десять лет назад он женился на этой, как там ее… Он по-прежнему многим интересуется, например, биржей, банками, а во время парадов садится на лошадь. Короче, пытается сохранить молодость, этот старый генерал. А Брок — Брок для меня загадка. Он совершенно лишен честолюбия, и с этим, Эмили, не поспоришь.

— Зато у него есть его повесть.

— Ну… Ну да, верно, есть.

Повесть, которую имела в виду Эмили, представляла собой замысел, который не столько нарушал, сколько дополнял образ жизни Брока. Только человек, не жалующийся на недостаток времени и денег, может позволить себе писать историю семьи, и, случалось, Брок на три-четыре дня погружался в чтение старых писем, листал семейные библии, дневники, приходские книги, расписки, местные газеты или просто бродил по кладбищу. Все началось, когда в день рождения Вашингтона Уильям Колдуэлл сказал за завтраком:

— Джордж Вашингтон… Мой дед, а ваш, дети, прадед пожимал руку Джорджу Вашингтону. А мой прадед, ваш прапрадед, возможно, седлал ему лошадь, чистил сапоги и все такое прочее. Помню, дед говорил, что Вашингтон то ли переночевал, то ли отобедал в доме его отца, на берегу реки, там, где у дяди Бена при его жизни была ферма. Вашингтон возвращался домой после свидания с Брэддоком, генералом Брэддоком. Ну, старые люди, бывает, вспоминают о том, чего никогда не было, но на воспоминания деда обычно можно было положиться. Интересно, правда? Мы вот тут сидим, а по меньшей мере двое наших предков были знакомы с отцом страны. Общались с ним. Да, мне кажется, это интересно, и я всегда собирался более подробно заняться этой историей. Должен вам также сказать, что мой дед Элиас Колдуэлл служил в Континентальной армии, он был, правда, еще подростком, но мушкет в руках держал.

— Я никогда не слышала, чтобы ты об этом рассказывал, папа, — сказала Грейс.

— А я слышал, — возразил Брок. — Знаешь, я думаю, неплохо было бы почитать что-нибудь о тех временах. А потом написать что-то вроде повести.

— Да. Разумеется, писать надо честно. Не сглаживая острых углов, не закрывая глаза на дурные стороны. Например, Брок, мне точно известно, что и по материнской линии, и по моей в нашей семье были тори. Ты должен быть готов к разным малоприятным неожиданностям. Далее — религиозная сторона дела. Наши предки по обеим линиям всегда оставались правоверными квакерами, и Колдуэллы, насколько мне известно, были против… Наверное, только дед, коль скоро он пошел на войну, сломал эту традицию. Ведь квакеры-то, естественно, всегда выступали, да и выступают, против войны.

— Так ты не против, чтобы я занялся нашей историей?

— Ни в коей мере. Ничуть. И всегда к твоим услугам, чем могу, помогу, и твоя мать тоже, не так ли, дорогая?

— Завтра же напишу нашим родичам из Норстауна, — откликнулась миссис Колдуэлл.

Так и возник замысел, верность которому Брок хранил на протяжении всей своей жизни. Это было высокое занятие — создание истории рода. Друзья семьи видели теперь в Броке писателя, и это искупало отказ от занятий бизнесом, или юридической практикой, или медициной; великодушные представители старшего поколения убеждали себя в том, что Брок работает ежедневно, с рассвета до полудня, и любому из них, а уж домашним и подавно, было бы трудно признать, что дело обстоит не совсем так. Миссия, осуществлению которой посвятил себя Брок, освобождала его также от выполнения разного рода светских обязанностей. «Право, мне очень неловко, миссис Замбах, — говорил он, — но всю неделю, начиная с четверга, я буду в Филадельфии, это единственная возможность повидаться с профессором Шмидтом. Вы же знаете — я тут кое-что корябаю». И миссис Замбах проявляла понимание. Более того, было бы весьма бестактно не проявить сочувствия к молодому человеку, который пишет книгу, требующую столь глубокого погружения в прошлое. В 1902 году множество семей в Форт-Пенне было озабочено тем, что богатый, благополучный и довольно холодный молодой человек, по слухам, копается в свидетельствах о рождении, брачных контрактах и иных документах подобного рода. Многие надеялись, что больше чем на поколение назад он не заберется, и тревога их была вполне объяснима. Выкроив-таки время на изучение старых бумаг, Брок обнаружил немало фактов, и забавных, и не очень, которые можно было посмаковать в компании Чарли Джея и Данкана Партриджа. К тому же он был не прочь придумать пикантные обстоятельства из прошлого самих Партриджа и Джея. Так, каждому из них по отдельности под большим секретом Брок сообщал, что в жилах обоих течет негритянская кровь. День-другой он потешался их растерянностью, а потом признался в своей выдумке.