Попытки справиться с нарастающим финансовым кризисом ни к чему не привели. Правительство пыталось скорректировать налоговый дисбаланс, снижая содержание золота в монетах при сохранении их прежней номинальной стоимости. Эта мера могла бы помочь, если бы была проведена правильно, но к 1070-м годам «порча» монеты шла все быстрее, содержание драгоценных металлов уменьшалось почти с каждой эмиссией{92}. Налоги собирались драконовскими методами. Инфляция стала хроническим явлением: в середине 1070-х годов цена на пшеницу выросла в восемнадцать раз{93}.

Экономический кризис сопровождался хаосом в политике. Аристократы выступали против правительства, возмущаясь растущими требованиями и ухудшающимся положением в империи. В конце 1070-х годов в Византии восставал один могущественный магнат за другим, и государство скатывалось в пучину гражданской войны. Несмотря на то что большая часть самых серьезных мятежей в конечном итоге была подавлена, вызванные ими потрясения были велики. И соседи империи не преминули воспользоваться этим обстоятельством в своих интересах. Норманны, став фактическими хозяевами Южной Италии, приступили к подготовке нападения на Эпир – врата к западным провинциям империи. Правящие династии Хорватии и Дукли[15] искали возможности переориентироваться на Рим. Они обратились к папе с просьбой признать их суверенными правителями – это был недвусмысленный вызов претензиям Византии на контроль в регионе{94}.

В Малой Азии кризис империи предоставил отличный шанс авантюристам. Отряды турок продолжали совершать набеги, проникая далеко вглубь территории Византии и почти не встречая сопротивления. Некоторые из них дошли, например, до города Кизик, расположенного на побережье Мраморного моря, и разграбили его. Узнав об этом, император Михаил Дука впал в глубокое отчаяние{95}. Но страсть к грабежу была лишь одной из причин, привлекавших турок на территорию Византии. Другой причиной было ненасытное желание мятежных аристократов обзавестись военной поддержкой. Турецкие отряды принимали участие почти во всех мятежах в этот период. Соперничавшие группировки аристократов часто даже проводили конкурентный отбор за привлечение на свою сторону одной и то же банды наемников{96}. Казалось, что византийцы прямо-таки сгорали от желания действовать заодно с турками в своих дрязгах друг с другом{97}.

Сложившаяся к 1081 году ситуация выглядела в высшей степени мрачной для империи. Балканы постоянно подвергались нападениям печенегов и были охвачены мятежами, которые поднимали местные феодалы, отказывающиеся принимать контроль императора над самыми важными городами региона. Одновременно в самом разгаре было большое наступление норманнов, шедших из южной Италии. Его возглавлял Роберт Гвискар, один из самых жестоких и успешных военачальников раннего Средневековья. Турки между тем достигли побережья Босфора. Теперь они получили возможность совершать набеги на соседние регионы. «Византийцы видели, что турки спокойно живут в прибрежных городках и святых храмах (ведь никто не пытался их оттуда изгнать), поэтому находились в постоянном страхе, не зная, что предпринять»{98}, – писала Анна Комнина. Когда-то территория Римской империи простиралась от Гибралтарского пролива на западе до Индии на востоке и от Британии на севере до внутренних областей Африки. Теперь от нее остались только небольшие территории вокруг столицы{99}. «В Малой Азии свирепствовали турки, разрушая города и заливая землю кровью христиан», – писала Анна. Тех, кому посчастливилось избежать мучительной смерти и не попасть в плен, «охватил страх, и они поспешили укрыться от обрушившихся бедствий в пещерах, рощах, горах и холмах»{100}.

Таким образом, Византия, почти уступившая восточные провинции туркам и фактически оказавшаяся на коленях, находилась в кризисе задолго до того, как императорские послы прибыли к папе Урбану II в Пьяченцу, чтобы попросить поддержки в борьбе с турецкой угрозой. Почему же в таком случае Константинополь вдруг отчаянно воззвал о помощи только в 1095 году, если Малая Азия была потеряна почти пятнадцать лет назад? Выбор момента для страстного призыва о помощи и для соответствующей яркой реакции папы был вполне оправдан с точки зрения политики. Призыв Византии диктовался стратегическими интересами, а мотивом реакции Урбана II была, с одной стороны, личная заинтересованность, с другой стороны, желание поставить себя выше соперников в Западной церкви. Таким образом, основная причина Первого крестового похода кроется в запутанной истории кризиса и Realpolitik, связанной с Малой Азией. А высек искру, которая подожгла «костер» похода, молодой человек, взошедший на императорский трон в Константинополе ровно через десять лет после катастрофы при Манцикерте: Алексей Комнин.

В начале 1080-х годов Константинополь остро нуждался в человеке действия, который смог бы остановить сползание империи в пропасть. Мы знаем о нескольких самозваных кандидатах на спасение Нового Рима: Никифоре Вриеннии, Никифоре Вотаниате и Никифоре Мелиссене – совпадающее у всех троих имя означает «тот, кто приносит победу». Они могли бы привести империю к новой эпохе успеха и процветания. Однако им не удалось найти ответы на проблемы Византии. Алексей Комнин, напротив, внушал большие надежды.

Алексей Комнин происходил из уважаемой и занимающей высокое общественное положение семьи. В его венах текла даже императорская кровь: дядя Алексея, Исаак Комнин, занимал византийский трон в течение двух лет в 1057–1059 годах и был свергнут группой недовольных полководцев, личным амбициям которых он уделял недостаточно внимания. Однако, несмотря на то что благодаря своей родословной семья Комнина имела отношение к высшим слоям общества, мало кому могло прийти в голову, что молодой человек, который, как говорилось в одной из хроник, осмелился отправиться на войну с турками, едва начав бриться, будет занимать трон в течение тридцати семи лет и станет основоположником династии, которая пробудет у власти более столетия{101}.