— Я надеюсь, — вздохнул Андре.

— А мсье разве не ненавидит вуду? — как бы невзначай спросил Томас, пытливо присматриваясь к хозяину.

— За что мне их ненавидеть? — искренне удивился Анд-ре. — Я о них ничего не знаю, но зато мне известно, что каждый человек имеет право поклоняться и верить в своего бога.

Ему показалось, что он заметил во взгляде Томаса облегчение. Андре добавил:

— Я родился в семье католиков и был крещен в католическую веру. Но среди моих друзей много протестантов. А есть даже мусульмане и буддисты. По-моему, из-за своей религии они не хуже и не лучше меня. А если кто-то из них поступает плохо, религия здесь скорее всего ни при чем.

Томас снова взглянул на козла. Подъехав поближе к Андре, он доверительно прошептал:

— Дамбалла поможет вам, мсье. Поможет найти клад.

— Если бы он сказал мне, где зарыт клад, я бы проникся к нему глубочайшим почтением и постарался бы сделать жертвоприношение, чтобы выразить свою благодарность, — серьезно ответил Андре.

Томас кивнул головой.

— Я устрою, — несколько загадочно пообещал Томас, и они продолжали путь, не касаясь больше этой темы.

В конце концов удалось найти для ночлега полянку, где они устроились под открытым небом в окружении деревьев, ветви которых смыкались в такой вышине, что напоминали купол собора.

Томас явно нервничал, он то и дело ворочался и вздыхал. Андре, несмотря на изнеможение после многочасового пути, тоже не мог как следует заснуть.

Они поднялись еще затемно и сразу же сели на лошадей.

Для кофе у них не было воды, а перекусить фруктами и сухарями можно было и на ходу.

Дорога пошла вниз, лес кончился, ниже, на склоне горы раскинулась деревня, при виде которой Андре очень обрадовался, так как рассчитывал, что там можно будет достать кипятка.

Следующую ночь они провели весьма тревожно, так как жители мулатской деревеньки, где ночевали путники, не удовлетворились рассказом Томаса про Андре и провожали его на ночлег подозрительными взглядами.

— Иногда от мулатов одна беда, — пояснил Томас. — Они умные. Командуют, хотят, чтобы черные их слушались, Осмелишься возразить — они проявляют необыкновенную жестокость.

Андре подумал, что Гаити — это страна, где многие нормальные человеческие понятия вывернуты наизнанку. Оставалось только пожалеть ее «разношерстный» народ, который не мог разобраться, на кого обратить свою ненависть, а на кого — любовь.

Лишь на четвертый день пути, совсем неожиданно, во всяком случае для Андре, которому казалось, что он провел в седле по меньшей мере год, впереди показалась равнина.

Томас сообщил, что они скоро достигнут нужного места.

Если лес был просто красив, то от великолепия долины у Андре захватило дух.

Плантация сахарного тростника, прежде бескрайняя, напоминала теперь лоскутное одеяло: среди зарослей перезревшего тростника там и сям попадались заплаты мелких участков с какими-то неизвестными Андре растениями, которые после гибели землевладельца насадили здесь местные крестьяне.

Андре мог без труда вообразить, как великолепны были эти поля при прежних хозяевах, в те годы, когда дядя Филипп с воодушевлением писал родне о стремительном приумножении своего состояния благодаря сказочным возможностям и райской природе далекого острова.

Путники миновали ряд полуразвалившихся мельниц, где раньше кипела работа: быки, двигаясь по кругу, приводили в движение гигантские жернова, носильщики сновали взад и вперед с мешками, женщины и ребятишки подносили работникам еду.

Долина, окруженная горами, прорезанная извилистым руслом реки, отличалась плодородием, что было понятно даже не искушенному в земледелии французу.

Обилие растительности, экзотические растения, источавшие пьянящий аромат, — все это заставило Андре на время забыть об опасности и отдаться созерцанию уголка, достойного стать частью Эдемского сада.

Они ни на секунду не остановились. Андре понимал, что Томас ведет его к дому Филиппа де Вилларе.

Наконец, проехав между покосившимися столбами, на которых прежде держались массивные ворота, они выбрались на дорожку, ведущую к дому. То, что раньше было садом, превратилось в непроходимые заросли, поражавшие разнообразием цветов на деревьях и лианах, заплетавших промежутки между стволами.

Сохраняя следы прежнего величия, особняк безнадежно обветшал, оброс плющом, который продолжал разрушение, начатое людьми и продолжаемое временем, но радовал глаз буйством красок, от кармина до пурпура и нежно-розовых оттенков.

Белые цветки жасмина казались золотистыми от солнца. Ближе к дому, где еще угадывались клумбы, росло множество белоснежных калл с сочными упругими лепестками.

К дому вела аллея из апельсиновых деревьев, также в цвету. Флердоранж, столь высоко ценимый европейскими невестами, присутствовал здесь в изобилии.

Продравшись через заросли кустарника, Андре с Томасом подъехали поближе к дому.

Он отличался гармоничностью форм, которой, как успел заметить Андре, проезжая по Порт-о-Пренсу, так недоставало, по понятиям европейца, большинству местных особняков. Не случайно особняк являлся предметом гордости Филиппа де Вилларе.

Дом был двухэтажный, с лестницей в форме подковы, которая вела на опоясывавшую его открытую террасу. В большом балконе, на который выходили четыре окна второго этажа, местами был выломан пол, перила покосились.

Желтая черепица обсыпалась с крыши, теперь ее обломки валялись на земле и успели обрасти травой. Стены дома, колонны, крыша были искалечены безобразными пробоинами, которых не могло оставить время. Это было дело рук вандалов.

Двери парадного входа еле держались, местами они покрылись плесенью, а кое-где поросли плющом.

Разительный контраст развалин с цветущими растениями наводил тоску. И хотя природа с радостью заполняла места, освободившиеся для нее благодаря печальным событиям человеческой истории, Андре вспомнил евангельское выражение «мерзость запустения». Пожалуй, ничто не могло произвести на него более тяжелого впечатления.

Андре с Томасом спешились, и молодой француз вошел в дом, осторожно ступая по ненадежным половицам.

Его уже не удивило, что дом полностью разграблен, в комнатах не осталось ни одного предмета мебели. Углы густо поросли паутиной, на полу валялись обломки упавшей с потолка штукатурки.

Часть дома, очевидно, обгорела, стены почернели и обуглились.

Быстро завершив осмотр, Андре не без удовольствия вернулся в сад.

— В доме наверняка ничего нет, — сообщил он Томасу.

Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как они подъехали к плантации де Вилларе.

Мужчины молча пошли по саду.