Я села в автобус на остановке у набережной. Они настояли на том, чтобы втроем проводить меня, с нами пошли даже собаки, которых Ванда вела на поводках. Я явилась к ним с букетиком увядших цветов, а уезжала в поселок с запасом тетрадей, нижнего белья, свитеров и брюк, а также с небольшой суммой денег, чтобы подготовиться к школе. Я попрощалась с ними и убежала, задыхаясь от рыданий, которые не сумела унять. Мне хотелось утонуть в этой лазури, раскинувшейся метрах в тридцати оттуда, за песчаной полосой вдоль набережной.

Я улыбалась, сидя на своем любимом месте возле окна и прижавшись головой к стеклу. Никола сам положил мне в сумку несколько пачек печенья и большую порцию пармиджаны, купленной в ближайшей закусочной. Я подумала, что угощу сестру, чтобы она на меня не сердилась. Мы бы съели ее вечером тайком в сарае, только она и я. Я бы подарила ей несколько тетрадей и отдала свою сумку. А вдруг она встретит меня враждебно, вне себя от ревности? Там, на другом конце маршрута, у меня не было никого, кроме Адрианы. А пока что, катя в автобусе по извилистой дороге, я могла плакать сколько угодно, никого не стыдясь: место рядом со мной так никто и не занял.

Она с полудня ждала меня на площади, встречая каждый автобус, прибывавший из города. Держалась немного в стороне, а потому не сразу заметила меня в сентябрьских сумерках. Я уже направилась к дому, когда она шагнула ко мне, и я ее увидела: она стояла, опустив кулаки и нахмурившись так, что почти не видно было глаз. Мы смотрели друга на друга с расстояния в несколько метров. Я не знала, как приблизиться к этому измученному комку плохо переваренной ярости. Я чувствовала, с какой ненасытной жадностью она смотрит на набитую доверху сумку, на раздутые пакеты, которые я с трудом поднимала. Затем она внезапно бросилась ко мне и обхватила руками. Я положила вещи на асфальт, обняла ее и поцеловала в лоб. Мы шли домой рядышком, не разговаривая, она помогала мне нести сумки и даже не спрашивала, что в них. Она заговорила только, когда мы дошли до маленькой площади перед домом, и она окинула ее взглядом. Там никого не было: в этот час все ужинали.

— Вещи, которые ты привезла, лучше куда-нибудь спрятать, иначе с ними что-нибудь случится, — произнесла она и указала на третий этаж, видимо намекая на Серджо и второго брата.

Мы открыли сарай — ключ мы всегда оставляли за кирпичом — и быстро все убрали.

— Не наедайся, — предупредила я ее, когда мы поднимались по лестнице. — У меня есть для тебя кое-что вкусненькое, после попробуешь.

Семья, похоже, не особенно по мне скучала. Только Джузеппе оторвался от материнской груди и потянулся ко мне. Я взяла его на руки, и он сунул мне в рот липкую сладковатую ладошку. Я села за стол, но не проявила интереса к еде, и Серджо ехидно заметил:

— Синьорина рыбы наелась. — И добавил, чтобы ни у кого не осталось сомнений: — Конечно, сырой.

Винченцо с ними не было. После ужина и всяких мелких хлопот мы с Адрианой спустились на площадь под каким-то пустяковым предлогом, следя за тем, чтобы за нами никто не увязался. Сидя на опрокинутой корзине, она впервые попробовала пармиджану. Я все сразу поняла и уступила ей свою порцию. Ее отрыжка после обильной еды прозвучала как прощение за мое двухдневное отсутствие.

На следующее утро нам велели сидеть с ребенком — мать отправилась к кому-то в деревню, чтобы запастись фруктами для варенья. Мы положили его в кровать и стали катать от нее ко мне и обратно, словно он был живой куклой. Вдруг он как-то съежился и громко заплакал.

— Боже, что с ним такое? — испугалась я.

— Ничего-ничего, просто живот крутит, — ответила Адриана и попыталась взять его на руки.

Он выпустил целую лужу жидкого зловонного кала, который растекся у него по всей спине до самой шеи, и успокоился. Адриана знала, что нужно делать: раздела его и опустила в ванну. Он стоял на четвереньках на белом фоне с шершавыми разводами и напоминал жалкого беспомощного щенка. В таком виде я не могла к нему прикоснуться, я невольно испытывала к нему отвращение, но Адриане не нужна была моя помощь: она методично мыла его, оттирая рукой мягкую, покрытую мыльной пеной попку. Только она его переодела, как он снова все перепачкал. Чистого белья для него не осталось, поэтому Адриана завернула его в полотенце и стала носить на руках, массируя ему живот, а он все кричал и кричал.

— Все пройдет, все пройдет, — шептала она ему на ушко, потом повернулась ко мне, в оцепенении стоявшей рядом: — Сделай ему чай и выжми побольше лимона.

Я ничего не смогла найти на кухне, да еще в спешке разлила воду.

— Успокойся, я сама все сделаю, — сказала она и попыталась передать мне Джузеппе, но он закричал еще громче, не желая, чтобы его отрывали от более умелой сестры, и она сдалась: — Сходи к соседке снизу, попроси ее.

Мое расстроенное лицо разжалобило соседку, и она приготовила чай. Вместе со мной она поднялась посмотреть, что у нас происходит, потом снова спустилась к себе и принесла старые детские вещички. Мы надели на Джузеппе только рубашку: его кишечник продолжал освобождаться, но уже не так бурно. Малыш позволил мне к нему подойти, я вытерла тряпкой его вспотевшую головку, и он наконец оставил в покое Адриану и пошел ко мне на руки.

Соседка снова поднялась к нам в полдень и принесла миску с рисовым пюре для Джузеппе. Я его покормила, и он, проглотив несколько ложек, уснул у меня на руках.

— Может, положить его в кроватку? — спросила Адриана, но мне показалось, что после мучений, которые он перенес, ему будет лучше на руках.

Мышцы, которые я напрягала, держа его спящего, затекли, и стоило мне немного пошевелиться, чтобы немного их размять, как меня начинали колоть тысячи иголок. Оглядываясь назад, могу сказать, что никогда я не чувствовала такой близости ни с одним другим существом.

Вернувшись домой, мать отругала нас за то, что мы были недостаточно расторопны и что пол в тех местах, где Джузеппе его запачкал, до сих пор немного липкий.

Потом мы с Адрианой чистили персики, чтобы сварить их в сиропе и заготовить на зиму. Сестра съела порядочное количество фруктов, привезенных из деревни. Пока мы боролись с поносом Джузеппе, не успели пообедать.

— В его возрасте дети уже ходят, а он все еще передвигается на четвереньках и даже не говорит «мама», — удивилась я, показывая ей на ползающего братишку.

— На самом деле Джузеппе не совсем нормальный, разве ты не заметила? У него задержка развития, — невозмутимо пояснила она.

Я застыла, держа нож на весу, персик выпал у меня из рук. Иногда Адриана инстинктивно делала такие неожиданные выводы, что они поражали, как удар молнии. Я подошла к малышу, подняла его с пола и немного подержала на руках, разговаривая с ним. С того дня я смотрела на него другими глазами: он был не таким, как все, и требовал особого подхода.

Мне так и не удалось точно узнать, что с ним приключилось или чего ему не хватало. Только несколько лет назад доктор сообщил мне мудреный диагноз.