— В какой орден, батюшка? — удивился Фёдор.

— Опричный, конечно, — ностальгически улыбнулся Годунов. — В какой же ещё?

— А разве был такой орден? Я ничего об этом не слышал.

Годунов хлебнул из чаши и укоризненно взглянул на сына.

— Эх, Федя, и чему тебя только учат?! Когда царь Иван Васильевич объявил об опричнине, мы воевали с Ливонским орденом. Конечно, устройство того рыцарского ордена, его порядки были царю хорошо известны и очень нравились. Он отобрал триста лучших опричников в свой личный орден, в котором сам стал игуменом, князь Афанасий Вяземский — келарем, а Малюта Скуратов — параклисиархом. В Москве бояре и завистники шипели, что царь завёл у себя в Александровой слободе монастырские порядки. Но это был именно военный орден, где все не только совместно молились в церкви и принимали трапезу за общим столом, но и каждый носил оружие и участвовал в походах и битвах, чего монастырские монахи, как ты знаешь, не делают.

Князь Афанасий Вяземский в то время был ближайшим другом и наперсником царя Ивана Васильевича. И, конечно, царь в числе первых взял в опричнину Вязьму, а князь Афанасий стал одним из первых и наиважнейших опричников. Ну, а мы, Годуновы, должны были последовать за своим господином. Поэтому, как человек князя Вяземского и наперсник обоих царевичей, я не мог оставаться вне ордена или хотя бы опричного войска. Никогда не забуду, как впервые надел чёрный кафтан, сшитый из грубого сукна и подбитый козьим мехом, чёрную островерхую шапку и дал обет, слова которого помню до сих пор:

«Я клянусь быть верным Государю и Великому князю и его государству, молодым князьям и Великой княгине и не молчать о всём дурном, что я знаю, слыхал или услышу, что замышляется против царя и Великого князя, его государства, молодых князей и царицы. Я клянусь также не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего. На этом целую я крест».

Глаза Годунова блестели, как будто он пил из чаши мёд, а не квас. Согнутые заботами плечи расправились, руки перестали дрожать.

— Князь Афанасий Вяземский немедленно приписал свежеиспечённого опричника Бориску Годунова в дворцовый полк. Он знал нашу преданность его роду и хотел иметь рядом с собой как можно больше верных людей. Так в восемнадцать лет я стал опричником царя Ивана Васильевича, а вскоре был принят и в орден. Тебя учат лучшие наставники, Фёдор, а ты не знаешь, что такое опричнина.

— Знаю, батюшка…

— Нет, не знаешь.

— Сегодня, сынок, я расскажу тебе об опричнине. Для вас, нынешних, опричники — звери лютые, кромешники, слуги грозного царя! Даже слово это запрещено употреблять.

Да, были среди нас и душегубы, и воры, и предатели. Кто-то подался в опричники ради мести врагам и обидчикам своим, князьям да боярам, до коих прежде ему было не дотянуться. Но большинство шло ради земли. Царь Иван Васильевич всю землю русскую поделил: лучшую часть в опричнину взял и из неё некоторые города и земли своим сторонникам и опричникам роздал, а на окраинные и худые земли тех князей, бояр и дворян переселил, кои не желали принять его новшества, и назвал те земли и людей «земщиной». Потому опричники и клятву такую давали: не общаться с врагами царя и государя — земщиной. Тут два мира столкнулись: старый, родовой, и новый, имперский. Понимать надо!

— Но, батюшка, как же можно у безвинного боярина землю отнять и совершенно постороннему человеку отдать? — робко спросил царевич. — Это же несправедливо! Потому народ и зовёт опричников ворами. Прости меня, батюшка…

— А ты не бойся, спрашивай, — улыбнулся Годунов. — Для того и позвал тебя, чтобы царской мудрости научить. Несправедливо, говоришь? А справедливо, что ты вскоре на царский трон сядешь, а не в холопы к какому-нибудь князьку или боярину пойдёшь, как я, твой отец? Я ведь всего на два года постарше тебя был, когда мой отец отдал Богу душу.

— Но, батюшка! — Вскочил на ноги Фёдор. — Я же…

— Что ты же? — насмешливо спросил Годунов. — Царевичу не пристало в холопы идти, да? А давно ль ты — царевич? То-то! Да ты садись, в ногах правды нет. До опричнины, сынок, у каждого человека на Руси судьба была — прямая колея: по стопам отцов своих. А в опричнине худородный дворянин мог над родовитым боярином возвыситься. Если заслужит, конечно. Не по родовитости, а по делам и заслугам царь Иван Васильевич должности и награды жаловал. Способный человек многого мог достичь и достигал. Вот тебе несколько примеров.

Дед твой, Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский по прозвищу Малюта, был из очень захудалого рода Плещеевых и из простого сына боярского дослужился в опричнине до думного дворянина, возглавив, в конце концов, отряд личной охраны царя. Родич Малюты Богдан Бельский стал думным дворянином и имел огромное влияние. Бывший сын боярский Василий Грязной тоже заседал в опричной думе и был одним из самых близких к царю людей. Да что там далеко ходить — вот он я перед тобой, живой пример.

Да, поначалу пришлось и мне в рындах[1] походить, на плече алебарду потаскать, показать храбрость и усердие в Ливонской войне. Там и приметил меня будущий дед твой, Малюта Скуратов, стал отмечать, сдружились мы. Умный был человек, верность ценил, и сам служил царю, как собака, любое желание исполнял. Вот только замыслов царских не понимал, да и не стремился к тому. Поэтому, несмотря на всю свою преданность и заслуги, так и не получил из рук царя боярство. А я в мысли государя проник, и случай свой понравиться царю не упустил…

— Какой случай, батюшка? — поторопил замолчавшего Бориса Фёдор.

— Я же в царской охране службу нёс. — Годунов улыбнулся нетерпению сына. — А царь наш, Иван Васильевич-то, часто ночами бродил по хоромам. А мы у каждой двери на страже стояли. Ходит царь, бормочет что-то, спорит с кем-то воображаемым, кричит порой в гневе так, что у стражников от страха ноги подкашиваются. И стал я прислушиваться, вникать в царские слова. И как-то, забывшись, ответил царю, когда он проходил мимо. Тот в недоумении остановился и спрашивает:

— Это ты, Бориска? Как смеешь без разрешения царю слово молвить?

Тут откуда-то Малюта появился. Он всегда в царских покоях ночами оставался, когда Иван Васильевич не мог уснуть: мало ли чего царю захочется, а ждать тот ох как не любил! Бросился Григорий Лукьяныч мне на выручку, но царь его вдруг остановил и с интересом взглянул на меня.