БТР скоро свернул на проселок, а шофер автобуса включил радио.

Мужское трио пропитыми голосами заблеяло под гитару:

…Зна-аешь,

Что проигра-аешь…

Неравный бой

Зовущийся судьбой…

…Три сельские дамы, как понял биолог из их разговоров, ехали к родне в Рязанскую область. Они обсуждали свои деревенские дела, поругивали беженцев, ставших у них на постой: денег те, почитай, не платят, да и дров принести лишний раз ленятся. Ругали зятьев, «пьяниц подзаборных», дочек, которые позволяют им пить, начальство, цены и молодежь. Среди прочей болтовни было упомянуто и нечто, заинтересовавшее Арсеньева как биолога.

По словам самой старшей, бойкой бабуленции лет семидесяти, в соседнюю деревню Ольховку повадились какие-то огромные зайцы. Самих их, правда, никто не видел, но их следы на разоренных вчистую грядках крупнее любого волчьего. И сигают они сразу метров на десять. Что хуже, пропало несколько собак. Как рассказала старушка, жители Ольховки вооружаются ружьями и палками на случай, если гипотетические страшные зайцы начнут нападать на людей.

Наконец дорога подошла к концу – за окнами лес и деревенские пейзажи сменились городскими кварталами Калуги.

* * *

Выгрузившись из автобуса на остановке «Автовокзал», Антон, ведя на буксире сильно уставшую Киру, выдвинулся в сторону Московской улицы, где проживала его тетка.

Путь их шел через привокзальные кварталы с заросшими зелеными переулками, четырехэтажными домами из темно-красного кирпича и скверами.

Но вот они оказались на широкой, почти как московский (м-да…) проспект, улице Московской, где в доме 19/4 и обитала тетя Валя.

Пройдя мимо музыкальной школы и торгового центра, вышли к длинному семиэтажному дому, в котором было аж тринадцать подъездов.

Код пока что не изменили, и пара без помех поднялась на второй этаж.

Антон позвонил в дверь.

– Кто нужен? – донеслось из-за двери.

– Теть Валь, это я, Антон…

– Антоша?! – сдавленно послышалось за дверью, и Арсеньев решил, что тетке наверняка сообщили о его смерти.

Дверь резко распахнулась, и на площадку выскочила седая женщина в старомодном длинном халате.

– Антошенька! – Тетка поцеловала его в лоб, совсем как в детстве. – Господи, а я уже хотела идти в этот ваш Центр, ты все не появляешься и не появляешься… А тут позвонили и сказали, что ты…

Она всхлипнула и уткнулась племяннику в грудь, тихо всплакнув.

– Ой, а это кто такая? – шмыгая носом, уставилась Валентина Алексеевна на Киру. – Это твоя сослуживица?

– Это… понимаете… ей надо помочь!

– Ой, да проходите же! – всплеснула руками пожилая дама, радушно распахивая дверь. – Пожалуйста, заходите, – обратилась она к Кире. – Вы не смущайтесь, у меня здесь такой беспорядок!

– Что вы, не стоит извинений, – пробормотала девушка, как-то заторможенно сваливая на пол рюкзак.

При этом пистолет чуть не вывалился из-за расстегнутой камуфляжной куртки, но тетя Валя не обратила на это внимания (или сделала вид, что не заметила).

Антон оглядывал маленькую однушку тети Вали, как будто не был тут лет десять, не меньше.

Старые шаткие табуретки, пожилой, гремящий раздолбанным подшипником мотора холодильник «Саратов», запах пирожков с крошечной кухни.

Лежащие всюду альбомы вырезок из газет со всякой всячиной – от кулинарных рецептов до астрологических прогнозов и стихов, была у Валентины Алексеевны такая страсть.

– Антоша, ты что будешь кушать? – довольно пропела тетка с кухни. – А чем кормить твою спутницу, она, случайно, не на диэте?

Машинально Арсеньев глянул на Киру, думая переспросить ее насчет кормежки, и обомлел. Та сидела на полу возле рюкзака, вытянув ноги в разбитых берцах, и спала глубоким сном невинного младенца.

Калуга

Был уже поздний вечер, когда Арсеньев переступил порог своей съемной квартиры, почти такой же маломерной однушки, как у тети. Сейчас он ни о чем не думал, кроме отдыха. Над всем случившимся можно было поразмыслить и позже.

Cтянув с себя барахло, он стал под душ – горячая вода, слава Богу, была, а потом, накинув халат, вышел на кухню.

В морозилке сиротливо лежал брусок фарша. М-да, вот только заниматься готовкой ему сейчас не хватало.

Покачав головой, Антон достал из шкафчика рис быстрого приготовления и швырнул пакетик в кастрюлю.

Наскоро поел, совсем не ощутив вкуса стряпни (да и какой вкус может быть у корейского фастфуда), и подошел к окну. Низкие облака, снизу подсвеченные малиновым, как будто наливались кровью.

Пройдя в комнату, биолог повалился на диван, не расстилая постели. Спать не хотелось. Он встал, опять подошел окну и широко распахнул фрамугу. Поглядел на северо-восток. Там прежде была Москва, а теперь находилась Зона. Ему почудилось в той стороне какое-то бледное зловещее свечение, но это был всего лишь лунный отблеск.

В воздухе сгущался плотный туман, ползущий большими сгустками, как будто Калуга тонула в прозрачном киселе. Сквозь туман прорезывался свет красновато-желтой полной Луны.

Вдали взвыла одинокая сирена гражданской обороны. Арсеньев поежился, но трель тут же замолкла – видать, проверяли.

Сев в продавленное кресло, он включил телевизор, выбрав канал наугад. И на экране ту же появился депутат Лженеронский, новоизбранный и.о. спикера Думы (кортеж прежнего спикера вместе с замами, как говорят, расстреляли собровцы при попытке прорваться в Шереметьево на второй день «харма»).

Речь Вольдемара Вульфовича была выдержана в привычном тоне: «судьба сделала свой выбор, но мы не подчинимся ее роковой воле», борьба будет продолжаться, Москву рано или поздно возвратят жителям, а мутанты и «порождения мрака и тьмы никогда не прорвутся в мир людей»…

Мысленно выругавшись, Арсеньев вырубил старенький, купленный еще во времена перестройки «Фунай» и решил все-таки попытаться заснуть.

Спустя какое-то время это ему удалось…

* * *

Утром Антон проснулся за пять минут до сигнала будильника, быстро привел себя в порядок, одевшись в джинсы и рубашку, – не тащиться же к начальству в вот-вот грозящих развалиться берцах и грязном пропотевшем камуфляже? Пнул носком полуботинка пятнистую груду, валявшуюся со вчерашнего дня в крохотной прихожей. И вышел на улицу.

Сунулся было на остановку, но при виде толпы, штурмующей трамвай, подумал, что, благо время есть, дойдет пешком, не такой уж большой город Калуга.

Окружающее особого оптимизма не внушало. Конечно, все уже не так, как в первые дни. Забивавших газоны и дворы городков из машин, в которых жили беженцы, и бесцельно слоняющихся толп людей с остановившимися безумными глазами не видно.