Ираида обмерла:

– Чья Ольга?

– Меченая… – не глядя на невестку Звягиных, уточнила старуха.

– Это ты зачем, теть Маш, Ольгу мою вспомнила? – У Ираиды Семеновны посинели губы и екнуло сердце.

– Да вон она, – спокойно ответила Косых и ткнула пальцем в окно. – Она и малой твой…

Ираида подскочила к кухонному окну и увидела феерическое шествие нарядных кудрявых «лилипутов». Ветер трепал подол Ольгиного платья, и оно облипало ее плотные ноги почти до щиколотки. От этого казалось, что девочка борется с назойливой тканью, иначе зачем бы она несколько раз подтягивала непослушное полотнище к толстым коленкам.

Вовка двигался за сестрой тенью, над головной частью которой светился кудрявый белый нимб, не послушный ветру. Личико мальчика было скорбно-выжидающее, он крутил головой, пытаясь разглядеть во всякой мимо проходящей женщине так не вовремя исчезнувшую маму.

Дети еще издалека увидели у бабушкиного дома столпившихся людей, часть из которых были черноплаточные женщины.

– У бабы гости? – спросил Вовка.

Оля не успела ему ответить, как из дома выбежала мать и бросилась в их сторону, отчаянно размахивая рукой. Девочка от неожиданности присела, ожидая традиционной в таком случае оплеухи. Инстинктивно она пыталась стать ниже ростом – может, не заметит. Ничего подобного, конечно же, не случилось. Ольгино счастье, что Вовка опередил мать и подбежал к ней раньше, чем та успела добраться до дочери.

– Ма-а-ама! – радостно заорал мальчик. – Ма-а-ама! Ты не уехала.

– Куда же я уеду-то, сыночка? Куда я от тебя уеду, мой родненький? – Ираида заразилась Вовкиными эмоциями. – Давай мама тебя обнимет. Моего мальчика. Ангел мой! Солнышко мое!

От такого напора материнский любви оторопела не только Ольга, но и сам Вовик. Обретя мать заново, он успокоился и разом устал от этих «телячьих нежностей».

– Ты зачем уехала? – строго спросил он не оправдавшую надежд мамашу.

– Куда, сыночка? – размазывая слезы по лицу, уточнила Ираида.

– Олька сказала… – в который раз сдал сестру Вовик.

– Ах, Ольга сказала… – поднялась с колен Ираида Семеновна.

Вовка, не глядя на мать, кивнул головой, а потом что есть силы заорал по направлению к дому:

– Де-еда! Во-о-ва при-и-ше-ол!

Ираида подскочила, как ошпаренная, и дернула сына за руку:

– Не ори! Нету деда!

– Уехал? – полюбопытствовал мальчик.

– Уехал. Уехал твой дедушка, – запричитала женщина.

– Куда? – продолжал допрос Вова.

– Совсем уехал, – не зная, что ответить, продолжала скулить Ираида.

В это время к дому старших Звягиных подъехал небольшой грузовичок, из кабины которого выскочил Степан. В кузове сидело еще двое. Откинув борт, один спрыгнул на землю, а другой крикнул ему: «Держи!» Степан бросился ему помогать, подали обитую красным сатином крышку гроба. Мужик обхватил ее своими огромными ручищами, потянул на себя и бросил Звягину:

– Не надо, я сам.

Крышку прислонили к забору, а к машине направилось несколько мужчин, прежде чего-то ожидающих во дворе. Приняли гроб – большой и основательный. Несли тяжело, перед калиткой опустили. Подождали какое-то время, потом внесли.

В толпе прошелестело:

– Чего через калитку-то? Неужто через ворота нельзя?

– Из ворот выносить будут… – раздался голос Марьи Косых. – А в дом человек через калитку входит, – не переставала она поучать собравшихся.

Вова, внимательно наблюдающий за происходящим, выглядел очень заинтересованным. В силу своего небольшого возраста он никогда раньше не видел ни гроба, ни похорон и, как все дети, верил в то, что будет жить вечно. Другое дело – Ольга. При виде гроба ее мелко затрясло, и она придвинулась к матери. Та зашипела ей в ухо:

– Ты зачем его привела-то, доча? Я ж сказала – дома сиди.

Видя, что Ольга не реагирует на ее слова, внимательно посмотрела на дочь. Девочка побледнела настолько, что даже злополучное пятно поменяло свой цвет с багрово-синего на бледно-фиолетовый. Лицезрение родовой отметины напомнило Ираиде Семеновне о Зиновии Петровиче, и она бездумно обронила:

– Эх, доча… Одна ты теперь такая осталась.

Услышав материнские слова, Ольга стремглав понеслась прочь. В противоположную от родных сторону. Прочь! Все равно куда – хоть на край леса, хоть на край света. Лишь бы не видеть этот дом, этот гроб. Девочка все поняла: и про черный платок на голове у матери, и про уехавшего деда, и про деловито говорящего отца. Даже бабка Косых… Ах, еще и бабка Косых. Поселковая ведьма! Просто так не придет.

Оля споткнулась и растянулась на пыльной дороге. Пыль взвилась, и за заборами зашлись от угрожающего лая собачьи сторожа. Взметнулись копошащиеся в дорожной пыли куры и сбились в кучу поближе к своему защитнику петуху – от греха подальше. Девочка встала на колени и обернулась назад – никто за ней не гнался, улица была пустой. Ольга поднялась, отряхнула платье, с сожалением посмотрела на посеревшие от пыли кружевные носки и вздохнула, припоминая их первозданную белизну. До родительского дома было рукой подать. К нему Оля и побрела, шаркая по дороге, отчего пыль взвивалась клубами, попадая даже в нос. Девочка чихнула и уперлась в знакомую калитку.

Вдали за деревьями белел разгуливающий на свободе Трифон. Ольга вошла во двор и направилась прямиком к бане. Села на скамеечку, по-старушечьи положила руки на колени и замерла. Гусак, заметив передвижения в саду, очевидно, ими заинтересовался и, влекомый любопытством, поковылял в сторону Оли. Остановилась птица где-то за метр от застывшей в печали девочки. Вытянула шею и тоже застыла.

– Дед умер, – сообщила Ольга Трифону.

Тот в ответ издал какой-то гортанный звук, отчего его длинная шея раздулась, и по ней словно прокатился какой-то ком.

– Там все, – продолжала Оля. – Мама, папа, Вовка, даже ведьма Косых. Гроб привезли. На машине. Большой.

Трифон внимательно смотрел на скупо роняющую слова девочку и беззвучно разевал клюв.

– Что молчишь? – обратилась к нему беглянка. – Одна я теперь осталась.

Ольга ткнула пальцем в уродливое пятно. Гусак, уловив жест хозяйки, сделал шаг назад и агрессивно задрал плоскую голову.

– Дурак ты, Трифон, – неожиданно произнесла девочка и поднялась со скамейки. – Дурак, он и есть дурак. Я ему рассказываю, рассказываю, а он молчит да молчит.

В этот момент Ольга как две капли воды напоминала свою мать. По-Ираидиному воткнув руки в бока, она набирала обороты и заводилась от звука собственного голоса:

– Молчишь? – наступала она на Трифона. – Молчишь?

Гусь попятился.

– Что ты можешь? – кричала Оля. – Ну что ты можешь? Король называется! Это ты-то король?!