Тунисская клетка стала метафорическим выражением моей жизни, многие ошибаются, думая, что это так и есть. Впрочем, каждый человек в некотором смысле проводит жизнь в клетке. Но бывают моменты, когда птиц выпускают, чтобы они полетали. Хотя и в пределах комнаты! Такова их ограниченная свобода.

Моя личная свобода, как и всех остальных, состоит в том, чтобы выбирать, когда покинуть клетку, как долго кружить по комнате, поддаться ли искушению вылететь в открытое окно. Ведь никому не известно, что там, за стеклом.

В нашем романтическом, супружеском, литературном союзе мы все семнадцать лет неслись вперед на скорости 300 километров в час. Мне никогда уже не удастся восстановить этот темп. Речь не только о скорости жизни, быстроте происходивших событий, сменявших друг друга различных ситуациях, путешествиях, но некой внутренней мощи. Много любви, ссор, долгих разговоров, споров-баталий, слез, восторгов, страха, радости, одержимости друг другом… Тогда мне казалось, что мы живем как обычная пара, только сейчас я понимаю, что ошибалась. Являясь непосредственным участником события, вы не в состоянии взглянуть на происходящее со стороны, представить, как это видится остальным! Как говорится, в самом центре урагана всегда спокойно. Тишина вакуума.

Павич часто говорил и мне, и публике, что любовь жива, пока она меняется. И в то же время это самая трудная форма любви. Мы более или менее привыкли к скорости в обыденной жизни, но как перенести это на интимные отношения, ведь любовь любит рутину не меньше, чем изменения?! Решение могут помочь найти такие качества, как любопытство и смелость.

Человеку требуется много мужества, чтобы разрушить прежнюю жизнь и создать новую. Сейчас передо мной опять те же задачи. Я нахожусь в точке между концом и началом. Я помню, когда мы переехали в квартиру в Дорчоле, у нас не было ни одного стола. Точнее, был один для компьютера, небольшой, старомодный, на колесиках, столешница, нижняя полка… хотя в 1992-м, о котором я вспоминаю, компьютеры еще не были так распространены. Я бы сказала, что это был не стол, а скорее тумбочка для телевизора. Но у нас были две печатные машинки — электронная и старая, ручная — с черной лентой, которая пачкает пальцы каждый раз, когда вы ее меняете. (Бог мой, я пишу эти строки и слышу, как стучат клавиши этого доисторического агрегата.) У Павича, в его шестьдесят два года, когда он был всемирно известным писателем, не было письменного стола! Все его вещи остались в старом доме. Впрочем, не думаю, что он о чем-то жалел, он прыгнул, как в пропасть, в новую жизнь с новыми вещами, эмоциями, воспоминаниями. Я тогда была гордым собой автором единственной книги и нескольких публикаций в журналах. Но стола у нас не было…

Как литератор покупает письменный стол? Это ведь атрибут, необходимый для работы, творчества и успеха. Неотъемлемая часть писательского быта. Современному автору для работы достаточно ноутбука и того пространства, которое он занимает, но во времена, о которых я пишу, люди еще не были такими мобильными, жизнь не менялась так быстро и часто. Мы принялись искать эти важные предметы мебели. Через три года мы нашли то, что хотели. Они были созданы архитектором Кучиной. Дубовый стол для мужчины и поменьше — женский, светлого пепельного цвета. В данный момент я как раз пишу за ним эти строки; сейчас лето, и держать ноутбук на коленях жарко и неудобно, поэтому я вернулась к классической форме работы за столом.

История о том, как проходили поиски и с какими мы столкнулись сложностями, описана в моем рассказе «Три стола», вошедшем в наш с Павичем сборник «Две истории из Котора». Читателей не должно удивлять, что столы из нашей квартиры в Белграде имеют какое-то отношение к Котору. Они имеют, и самое прямое. Но это долгая история и долгое путешествие.

Есть у нас и еще один стол, связанный с публичной и частной жизнью, — большой стеклянный обеденный стол. Его можно увидеть на многих снимках сербских и зарубежных фотографов, он очень фотогеничен. Стол и кованые стулья к нему были изготовлены дизайнерами из Нови-Сада, мужчиной и женщиной. Комплект выполнен в очень необычной манере, к примеру, столешница сделана из трех разных стеклянных плит. Один приятель, увидев ее, сказал, что поверхность стола похожа на цвет моря у Бора-Бора. С тех пор мы стали называть этот стол, за которым пережили немало приятных моментов с друзьями и семьей, «стол Бора-Бора».

Возвращаясь к рассказу о мебели в квартире в Дорчоле, я хочу с грустью отметить, что жизнь вещей намного дольше человеческой, и люди пользуются ими лишь краткий период своего существования. Я часто вспоминаю, как муж сбивал меня с толку словами, произносимыми, когда я тщательно убиралась, протирала пыль, стремясь хорошо ухаживать за мебелью: «Не переживай, все эти вещи нас переживут! И они не стоят тех сил, которые ты на них тратишь». Думая об этом, я ощущаю грусть от того, как верны были его замечания, и одновременно тепло, которое даруют воспоминания. Что еще мне осталось…

Была ли я любима? Да, была. Огромной, страстной любовью, великой, порой болезненной, почти жестоко эгоистичной и трагической.