Однако неоперившимся мальчикам тоже нужны подружки, и если «Шнобула» Степлтон недосягаема, они будут целить все ниже и ниже, пока не закончат на ней.

Где-то далеко, в Западном Лондоне, Маринина мама сидит за обеденным столом и делает пометки на регистрационных карточках из папки, озаглавленной:

ЛОРИНА РАБОТА

Лора – секретарь; далеко не лучший, в чем Алистер, ее наниматель, не позволяет усомниться. Она проводит рабочий день в неравной борьбе со стыдом и мелкими неприятностями – обрывает телефонные разговоры, прячет некондиционные фотокопии, беспокоится, не забыла ли сообщить кому-то из пациентов, что он умирает, или ждет ребенка, или и то и другое вместе. При всех недостатках у ее работы есть три преимущества. Первое: нескончаемый запас блокнотов и шариковых ручек с надписями вроде «”Циностекс” от цистита» и «”Агроласт” – пластырь для пупочной грыжи». Второе: близость к Алистеру, которая, как Лора часто себе напоминает, есть содействующий, но не единственный фактор их страсти. Третье и самое главное: врачебная тайна. Жужи и та ее уважает. Документы, с которыми работает Лора, касаются в основном бородавок, прививок от свинки и прочих бесчисленных областей человеческого страдания, одинаково ей безразличных. Как следствие, она ежедневно приносит домой кипу скучнейшей корреспонденции и выводит на полях светлым карандашом:

Что ей еще остается? В этом махровом саркофаге негде спрятаться. Ее постельное белье лежит в чемодане под книжными полками; сорокалетний запас детских книжек и пересвеченных полароидных снимков свален в ящике Розиного комода. Если сунуть дневник за диванные подушки, его непременно найдут, а ведь мыслям, роящимся в голове, нужен выход. В том числе и тем, что касаются четвертого преимущества работы в больнице – ключика, который отпирает шкаф доктора Саджена, где тот хранит «Валиум», «Трамадол» и «Темазепам». Утешительные раздумья о содержимом начальственного кабинета посещают Лору все чаще. Хватит ли – чисто теоретически – двадцати таблеток?

Так все и начинается: обычная история подростковой любви. Гай соблюдает Правило шести дюймов – не допускает прикосновений и нежностей на людях и не обсуждает их отношения там, где другие могут услышать. Оно и к лучшему, учитывая, что он младше ее на год. Зато теперь все, от первоклашек до префекта и капитана регбийной команды, Томаса «Тома» Томсона, перестали считать ее фриком.

Это похоже на брак. В их жизни появилась рутина. Девочкам запрещено бывать в комнатах мальчиков, но Гай, по счастливой случайности, помогает первоклашкам строить пернатую гондолу для постановки «Венецианского купца», в которой Марине отведена унизительно маленькая роль. Театральные представления в Кум-Эбби отличаются тем же размахом, что и спортивные состязания. Участие в них, как им постоянно напоминают, «делает из школьника всесторонне развитую личность», хотя большинство предпочитает регби. Декан Гая, видный холостяк мистер Стеннинг, приставил его надзирать за ватагой первоклассников и подготовишек, и теперь Марина три-четыре раза в неделю составляет ему компанию за сценой. Стеннинг, хотя и руководит постановкой, редко сюда заглядывает.

Гай говорит, что ему доверяют. Он раздает указания окоченевшей от холода ребятне и курит, сложив пальцы лодочкой, как заправский рабочий. Марина ждет его, словно любовница французского лейтенанта, бродит между пыльных костюмов, повторяет формулы и химические законы и придумывает тему для разговора, которая не позволит им обоим умереть от тоски. Потом они отходят за угол, чтобы «проверить декорации», и тискаются под висящими проводами: рукава его рубашки липнут к ее податливому телу, воздух наполняется запахом горячей пыли и пота. Марине нравятся вздутые вены на его руках и широкие, несмотря на юный возраст, запястья – это придает ей уверенности; его привлекательные черты не оставляют ее равнодушной. И все же, когда носок шнурованного ботинка тычется ей в туфельку, Марина подается назад. От Саймона Флауэрса она бы не отпрянула.

Гай не так настойчив, как она ожидала. Марина по-прежнему моет грудь холодной водой, втайне от всех экспериментирует с резинками для волос и регулярно пользуется гигиенической помадой. Ничего не помогает. Возможно, все дело в том, что он продолжает мечтать об Аманде Степлтон; говорит о ней, а сам крутит шашни с Мариной, будто она какая-нибудь плевательница. Нужно ли подпитывать его страсть? Не должен ли он попытаться ею овладеть? Посомневавшись, она так ничего и не делает, и лишь иногда, когда поцелуи становятся особенно пылкими, сквозь жар внутри и холод снаружи чувствует волну возбуждения.

Когда же будет петтинг?

Марина, что бы ни думали о ней подруги, отнюдь не ханжа. Она с одиннадцати лет ждала, что кто-нибудь коснется ее груди, и знала: секс будет потрясающим опытом. Может быть, устало размышляет она в три часа ночи, когда сон не идет и остается только смотреть на Хейди, дремлющую в дымке вагинального дезодоранта и спрея для тела, – может быть, она ошибалась?

– Вы ведь миссис Фаркаш?

Лора покупает во «Фриц континенталь» на Эджвер-роуд особый сорт черничного повидла, которое предпочитают в Вестминстер-корте. Подарок призван загладить вину. На этой неделе Лора хотела себя побаловать и купить журнал, но решила, что лучше заручиться поддержкой дома.

Она оборачивается. У полки с хлебцами стоит женщина – такая же высокая и встревоженная, как она сама. Лицо у нее знакомое.

– О, – говорит Лора. – Школа… То есть Илинг. Вы…

– Я преподавала Марине историю. Бриджет Тайс.

– Простите. Я такая дура – витаю в облаках.

– Не извиняйтесь, я и сама не лучше.

Они смотрят друг на друга.

– Моя свекровь – из России, – говорит Бриджет, – у нее особые требования к хлебцам. Вы, случайно, не знаете…

– Вон те, с семечками, они их любят. Свекровь? А я думала… Так вы замужем?

– Ну, не в юридическом смысле. У учителей, знаете ли, тоже бывает секс, – сообщает она с улыбкой.

Лора улыбается в ответ. Повисает пауза – обе думают о сексе мисс Тайс.

– Как дела у Марины?

– Ну…

– Честно говоря, нам ее не хватает. Большая умница. Надеюсь, она счастлива.

Лору выдает выражение лица. Слова, которые принято говорить в таких случаях, – о возможностях, привилегиях, льготах – не идут на ум. Губа предательски вздрагивает, и Лора откашливается.

– Ну…

– Не счастлива?

– Я… конечно, это потрясение. То есть не для меня одной. Но… она привыкнет, не сомневаюсь. Мы все ею очень гордимся.

– Марина в школе-пансионе, трудно представить. Она не из тех, кто терпит дураков. Мы бы приняли ее обратно не раздумывая.

Лора кивает. Перед глазами встает пелена, за которой не видно ни решений, ни чувств, ни будущего. Хочется лечь и уснуть.