— Это когда ж ты успела весь его изрисовать?

— В прошлую субботу, когда вы играли в гольф с мисс Броди.

В минувшую субботу Дженни и Сэнди и впрямь играли с мисс Броди партию из девяти лунок на Брейд-Хиллз, пока другие девочки клана бродили поблизости от поля в поисках натуры.

— Моника действительно изрисовала альбом. Она сделала наброски Ти-Вудз в пяти ракурсах, — подтвердила Роуз Стэнли.

— В какой части класса они стояли? — спросила Сэнди.

— У дальней стены, — сказала Моника. — Я успела заметить, как он обвивал ее рукой и целовал. Когда я открыла дверь, они отскочили друг от друга.

— Какой рукой? — вырвалось у Сэнди.

— Правой, конечно, левой у него нет.

— Ты была в комнате, когда увидела их? — продолжала допрос Сэнди.

— Ну, я заглянула и тут же выскочила. Но говорю же тебе, я их видела.

— И что они сказали? — спросила Дженни.

— Они меня не заметили. Я сразу повернулась и убежала.

— Это был долгий и томительный поцелуй? — требовательно поинтересовалась Сэнди, а Дженни подошла поближе, чтобы услышать ответ.

Моника скосилась на потолок, как будто что-то подсчитывала в уме, и, закончив подсчеты, сказала:

— Да.

— Откуда ты можешь это знать, если сразу же убежала?

— Знаю. — Моника начинала сердиться. — Мне достаточно было увидеть и то немногое, что я увидела. Это был маленький кусочек очень большого поцелуя, я сразу поняла это по тому, как он ее обнимал, и…

— А я не верю, — пискляво-задиристо сказала Сэнди: она была крайне взволнованна и старалась убедиться в достоверности сообщения Моники, устранив любые сомнения. — Тебе это наверняка примерещилось.

Моника больно, с вывертом, ущипнула Сэнди за руку. Сэнди завизжала. Моника, постепенно багровея лицом, замахнулась атташе-кейсом, в котором носила учебники, на девочек, стоявших рядом, и те прыснули от нее в разные стороны.

— Она начинает злиться, — прыгая на одной ножке, заметила Юнис Гардинер.

— А я все равно не верю в ее россказни, — заявила Сэнди, отчаянно пытаясь одновременно представить себе сцену в кабинете рисования и склонить лаконичную Монику к более прочувствованному повествованию.

— А я верю, — сказала Роуз. — Ведь мистер Ллойд художник, а мисс Броди — артистическая натура.

— Неужели они не слышали, что дверь открылась? — с сомнением произнесла Дженни.

— Слышали, — ответила Моника, — потому и отскочили друг от друга, когда я ее открыла.

— А откуда ты знаешь, что они тебя не видели? — настаивала Сэнди.

— Я убежала раньше, чем они обернулись. Они стояли в дальнем конце комнаты возле драпировки для натюрмортов.

Она подошла к классной двери и продемонстрировала стремительное бегство. Это наглядное представление не удовлетворило Сэнди, она сама вышла из класса, открыла дверь из коридора, заглянула в класс, вытаращила глаза якобы от удивления, безмолвно ахнула и в мгновение ока исчезла. Собственный эксперимент, похоже, убедил ее больше, но он привел в такой восторг подруг, что ей пришлось повторить его. Мисс Броди подошла сзади, когда она, донельзя расцветив деталями, исполняла этюд в четвертый раз.

— Сэнди, что ты делаешь? — спросила мисс Броди.

— Просто играю, — ответила Сэнди, запечатлевая новый образ мисс Броди маленькими глазками.

Вопрос о том, могла ли действительно мисс Броди позволить кому-то поцеловать себя и поцеловать кого-то сама, занимал девочек до самого Рождества, поскольку ее военный роман породил в их воображении почти бесплотный образ более молодой мисс Броди, принадлежавший к доисторической эпохе, еще до их рождения. Тогда, когда, сидя под вязом, девочки слушали рассказы мисс Броди из серии «когда я была молоденькой девушкой», они представляли себе все гораздо менее реальным, но, как ни странно, более правдоподобным, чем нынешний репортаж Моники Дуглас. Клан Броди решил сохранить происшествие в тайне, понимая, что, стань оно известно другим девочкам в классе, слух пойдет дальше и в конце концов достигнет ушей кого-нибудь, кто может доставить Монике неприятности.

А с мисс Броди действительно произошла перемена. Дело было не только в том, что Сэнди и Дженни, мысленно представляя ее себе, начали воображать, как кто-то называет ее «Джин». Перемена случилась в ней самой. Теперь она носила более модные платья и к ним светящееся изнутри янтарное ожерелье, сделанное из такого настоящего янтаря, что, как она однажды продемонстрировала им, потерев камешек о ткань и потом поднеся к листку бумаги, он являл магнетические свойства.

Перемена в облике мисс Броди была особенно заметна в сравнении с другими учительницами младшей школы. Достаточно было посмотреть на них, а потом на мисс Броди, чтобы без труда представить себе, как она открывается для поцелуя.

Дженни и Сэнди гадали, не зашли ли мистер Ллойд и мисс Броди дальше поцелуя в тот день в кабинете рисования, не захлестнула ли их тогда страсть. Они внимательно следили за животом мисс Броди: не стал ли он расти? Иногда, когда бывало скучно, им казалось, что он вырос. Но когда уроки мисс Броди проходили весело, они сходились во мнении, что ее живот такой же плоский, как обычно, а Моника Дуглас все наврала.

В те дни другие учительницы младших классов при встрече с мисс Броди произносили обычное «доброе утро, мое почтение» в более чем эдинбургской манере, то есть весьма любезно, и ни одна из них не уклонялась от приветствия, но Сэнди, которой уже исполнилось одиннадцать, заметила, что слово «почтение» некоторые коллеги мисс Броди намеренно произносили очень похоже на слово «презрение», так что с равным успехом они могли бы говорить: «Доброе утро, мое презрение». В ответ мисс Броди более обычного, подчеркнуто, англизировала свой акцент и, протяжно выговаривая «До-о-оброе у-у-утро», на ходу поворачивала голову в их сторону не более чем на оскорбительные полдюйма, отчего все их презрение оказывалось распластанным под колесами колесницы ее превосходства. Она шла, горделиво вскидывая голову все выше, выше, и зачастую, добравшись до своего класса и войдя в него, позволяла себе с облегчением прислониться спиной к двери и дать себе минутную передышку. Она редко пользовалась случаем отдохнуть в учительской, пока у ее класса были уроки пения или рукоделия, предпочитая сопровождать своих девочек и на эти уроки.

Тем более что две преподавательницы рукоделия держались несколько особняком от всего педагогического коллектива, который не воспринимал их всерьез. Они были младшими сестрами третьей, ныне покойной старшей сестры, чья руководящая роль в их жизни была столь велика, что утрата оказалась для них невосполнимой. Их звали мисс Эллен и мисс Элисон Керр; эти не в меру суетливые дамы со взбитыми волосами, сухой синюшной кожей и птичьими глазками были органически не способны донести до учениц какую бы то ни было информацию, поэтому вместо того, чтобы учить их шить, они по очереди брали девчачьи работы в руки и почти все доделывали сами. В наиболее безнадежных случаях они распарывали то, что наворотила девочка, и, приговаривая: «Ну нет, это никуда не годится» или «Ну какой же это запошивной шов», перешивали заново. Сестры-рукодельницы не позволяли себе критиковать мисс Броди, поскольку для них было непреложной данностью, что их высокоученые коллеги — вне критики. Вот почему уроки рукоделия были для всех настоящим отдыхом: мисс Броди до самого Рождества каждую неделю использовала их, чтобы читать классу «Джен Эйр», а девочки, слушая, насколько могли вытерпеть боль, прокалывали себе иголками пальцы, чтобы увидеть, как на ткани остается интересное маленькое пятнышко крови, некоторые даже умудрялись составлять узоры из таких пятнышек.