- Смотри, а вдруг это грипп? - предупредил ее я.

Она пыталась лечить меня любовью, но в результате действительно заразилась и мы вдвоем лежали и "умирали" на разложенном диване, по очереди кашляя и меряя температуру. Правда вдвоем болеть было легче. Лена успевала не только болеть, но и готовить еду, поить себя и меня чаем с медом.

Проболели мы почти неделю и дело пошло на поправку.

- Мои, наверно, все морги уже обзвонили! - предположила она однажды вечером.

- Так позвони им, скажи, что живая!

Лена нехотя набрала номер. Сказала действительно только: "Привет, я живая. Пока!". И положила трубку.

Потом вызвалась сходить в гастроном - все съедобное в доме было уже съедено.

Ужинали мы почти в полночь. С мясом и вином. После вина я потянулся к ней, но она, ответив на поцелуй, встряхнула меня и словно поставила на место.

- У меня начались выходные! - сказала она и я все понял.

Спали мы снова вместе, обмениваясь теплом.

За окном дул сильный ветер. Иногда дрожали оконные стекла. Мне снилась метель.

Скоро ведь выпадет снег и при таком ветре он будет больно бить в лицо.

Я спал некрепко, и мысли, сотканные из ностальгии и романтики, ласкали мозг, давая ему богатую пищу для сновидений.

Наступил первый ноябрьский вторник.

- Поболели и хватит! - сказала после завтрака Лена.

Она оделась, собрала свои вещи в маленький кожаный рюкзачок и, бросив на ходу: "Скоро позвоню!", вышла из квартиры. На лестничной клетке она обернулась, улыбнулась и чмокнула тонкими губками то небольшое расстояние, разделявшее нас.

Я опять остался один. Простуда прошла, Лена уехала.

Начиналась зима.

Уже пару раз выпадал первый пробный снег. Выпадал и таял.

А я смотрел в окно и чувствовал, что выпал из времени. Надо было догнать это время. Но как?

Самый простой способ оказался для меня и самым приемлемым: я пошел в читальный зал ЖЭКовской библиотеки и, сидя рядом с любознательным пенсионером принялся листать подшивки газет за последние пару недель. На последней странице "Вечернего Киева" мне бросилось в глаза укутанное в черную рамку соболезнование бывшему главному инженеру завода имени Артема Шустенко Николаю Григорьевичу в связи с трагической гибелью его сына Константина. Я нашел "Киевские ведомости" за это же число и там уже прочитал гораздо больше об известном мне событии. Было указано и место, и предпологаемое орудие убийства. Только версия, выдвинутая газетой, была далека от реальной. Судя по всему милиция тоже считала, что Костю убили в наказание отцу, который, как выяснилось из этого же репортажа, был не просто бывшим главным инженером, а действующим директором НБН Независимой Биржи Недвижимости. До этого кто-то пытался взорвать его машину, два раза поджигали двери квартиры. Цепочка выстраивалась сама по себе. Аккуратно, словно кирпичики, события накладывались друг на друга и сверху, последним и завершающим кирпичем этой зловещей "кладки" ложилось убийство.

Прочитал я криминальную хронику Киева и за другие дни - все то же самое: убийства, взрывы, разборки. Обычная ежедневная жизнь большого города.

Теперь я точно знал - в Киеве за время моей болезни ничего особенного не произошло. Только погода вносила разнообразие - снова пошел снег.

Я вспомнил о том, как я не собирался дожить до этой зимы, до первого снега. Это вызвало у меня грустную улыбку.

Дожил ведь! Только можно было бы дожить проще, без этой диковатой истории, которая так плохо, но при этом еще и так хорошо для меня, кончилась.

В знак своей живучести я решил поехать в кафе на Братскую.

Там было безлюдно. Только сидела в углу уже виденная здесь однажды смешноватая девченка в черной кожаной кепке и в той же коротковатой серосиней китайской курточке. Между ее стулом и стенкой стояла большая папка.

- Художница! - подумал я.

Подошел.

- Извините, "Кеглевича" не желаете?

Она с любопытством подняла на меня взгляд.

- Желаю, - сказала. - И шоколадку, если можно.

Я взял ей и то, и другое. И себе взял еще сто грамм. Подсел к ней для разговора, но разговора не получилось. Она довольно быстро выпила водку, а шоколадку спрятала в карман и стала собираться.

- Мне ехать далеко, я на Борщаговке живу, - объяснила она свою поспешность.

Правда, я успел узнать ее имя - Аня. Она была дипломницей худинститута. Когда-то мне говорили, что в этот институт нормальных не берут. Теперь я был готов с этим согласиться. Только с одним небольшим дополнением - ненормальные люди всегда интересней нормальных. С ними не бывает скучно, с ними может быть опасно, но не скучно.

"Кофейница" стала меня выпроваживать в половину седьмого.

- Что я, из-за одного тебя буду здесь сидеть?! - она развела руками.

Я согласился с ее доводом и вышел.

На улице шел снег.

Бывшие ноябрьские праздники прошли незаметно. Только вечером восьмого, входя в свое парадное, я наткнулся на выпившего ветерана, позвякивавшего медалями у лифта. Он так и остался стоять на лестничной площадке первого этажа. Последний из могикан.

Зайдя с холода домой, я вдруг понял, что похолодало не только на улице. В квартире было не намного теплее. Сильный сквозняк, пробивавшийся сквозь незаклеенные оконные рамы, уже в коридоре превращался в воздушный поток, со свистом прорывающийся наружу через закрытые, оббитые черным дермантином двери.

Я сбросил пуховую куртку и сходу взялся за утепление своего жилища. В прошлом году рамы были заклеены еще в начале октября, но тогда хозяйством командовала жена. Командовала негромко, но легче было сделать то, что она хотела, чем выдерживать потом ее надутое молчание. В этом году зима застала меня врасплох и в одиночестве. Одиночество, правда, было переменным, как ток. Приходила иногда Лена-Вика, оставалась на несколько дней. Потом на несколько дней исчезала, и снова звонила и сообщала радостным голосом, что выезжает.

Потихоньку проедались оставшиеся от чужого развода доллары. Костин полтинник я не трогал, и даже если бы кончились у меня деньги, врядли бы я смог полезть в его бумажник. Это было чужое, как и остальные "сувениры", принесенные мною домой в тот дождливый вечер. Я часто раскладывал их на столе, смотрел на письмо, не читая его, рассматривал фотографию уставшей женщины с ребенком на руках. Сейчас, после того, что произошло, она, должно быть, выглядит еще более уставшей.

Иногда мне казалось, что я просто нашел где-то эти бумаги и у меня вдруг возникало желание отнести их по адресу, указанному на конверте. Я не помнил тот момент, когда я обыскивал костины карманы, но я знал, что я это сделал. И все равно появлялось это странное ощущение, будто это произошло не со мной, будто я просто шел по улице и нашел у обочины чей-то бумажник. И теперь надо вернуть его хозяину, можно бросить в почтовый ящик...