Пока миссис Пуси превозносила Амоса, тот тихо мурлыкал что-то себе под нос, но, когда она заговорила о себе, его глаза стали стеклянными.

— Как я начинаю писать роман? — переспросил он довольно грубо. — Я вам скажу, мадам. Я…

Но тут вмешался Гас:

— Амос, мне кажется, есть экземпляр «Никогда не зови к отступлению». Было бы замечательно, если бы вы надписали его и подарили миссис Пуси.

— О, мистер Коттл, неужели это возможно? Вы не представляете! Бедная провинциалка, и вдруг… Если бы действительно подарили мне книгу с вашей подписью, я… я…

Амос витиевато выругался. Все попытались сделать вид, что ничего не случилось, но Сидни решился вмешаться и спасти положение.

— Мама, как тебе не стыдно беспокоить своими глупостями великого художника.

— Сидни, дорогой, не груби мне, — сказала миссис Пуси, беспомощно глядя на Бэзила.

— Я должен принести извинения, мистер Коттл, — несколько напыщенно произнес Сидни. — Вряд ли маму можно назвать бедной да еще провинциалкой. Она родилась в Нэшвилле. Мой дед был биржевым маклером на Уолл-стрит.

— Но, Сидни, дорогой, я только…

— Мистер Коттл, — все так же торжественно продолжал юный Сидни, — я хочу сказать, что вы самый смелый и самый оригинальный писатель вашего поколения. Вы оставили далеко позади самого Фолкнера. Он писал беспорядочно, а вы поразительно лапидарны. Больше всего меня привлекает в вашем творчестве чувство формы. Все знают, что Голсуорси — не писатель, а фикция. В литературе он то же самое, что Сарджент в живописи. Но Голсуорси-критик однажды сказал: «Форма — это жизнь». Я же думаю, что форма — это литература. Ваше органическое чувство контура напоминает мне биологический принцип…

Амос ненавидящим, совиным взглядом уставился на Тони.

— Что бы мне выпить? — сказал он, делая паузу после каждого слова.

Сидни замолчал.

— Сейчас, старик, сейчас, — поспешно проговорил Тони.

Он взял Бэзила под руку и увлек за собой.

— Я бы тоже выпил. А вы?

— После такого зрелища…

Тони тяжело вздохнул.

— Кошмар. Много лет считалось, что он вылечился. С тех самых пор, как начал писать. А сегодня опять. Бог знает, что теперь будет. Да! Вы же психиатр. Вдруг можно что-нибудь сделать?

— Нет, он должен сначала проспаться. Почему он запил?

— Понятия не имею. Может быть, это как-то связано с его женой. Вон она. Ее зовут Вера. Знаете, об одной старухе, которая собирала фрукты в саду, кто-то сказал: «Я не желаю ей зла, о нет, я только молю Бога, чтобы она упала с яблони и сломала себе шею!»

Бэзил уже много раз слышал эту шутку, но все же заставил себя улыбнуться. Маленькая головка на длинной гибкой шее привлекли его внимание и вызвала безотчетную неприязнь.

— Рядом с ней Мэг Веси. Интересно, что Вера сказала ей такого, что на Мэг лица нет?

Бэзил перевел взгляд на полненькую и живую, как фазанья курочка, брюнетку. Действительно, она казалась глубоко несчастной, хотя ее лицо было просто создано для улыбок.

Бар был в другом конце зала. Вашингтон Ирвинг внес поднос с бокалами, и все двинулись в том направлении.

— Что вы собираетесь налить Коттлу? — спросил Бэзил.

— Как всегда, чай со льдом. Цветом он похож на виски. Пойду посмотрю, чтобы слуга не ошибся.

Вашингтон Ирвинг уже положил лед в бокалы. Тони налил виски, Гас добавил содовой, и мужчины стали передавать бокалы Женщинам. Потом Тони наполнил один бокал жидкостью из кувшина.

— Пожалуйста, Амос.

Он сделал это так спокойно, что никто ничего не заметил, даже Амос, с жадностью схвативший бокал.

Но после первого глотка на лице Коттла появилась отвратительная гримаса, словно он был готов швырнуть бокал Тони в лицо. Не произнеся ни слова, он вылил содержимое бокала на пол, подошел к бару и налил в него виски.

Гас шагнул было за ним, но Тони мягко остановил его.

— Не надо, Гас. Ничего не поделаешь.

Эйвери громко рассмеялся:

— Как же теперь обед в честь Премии переплетчиков?

Лептон покраснел и с ненавистью посмотрел на Эйвери.

— Поговорите об этом с Амосом. А заодно спросите его, что он думает по поводу вашей рецензии в «Трибюн». Он сейчас как раз в том состоянии, чтобы сказать все без утайки.

— Он сейчас как раз в том состоянии, чтобы побить меня, — сказал Эйвери. — Вам бы этого хотелось, не так ли, Леппи? Вы и сами не прочь, только уж слишком малы ростом.

Филиппа подошла к Бэзилу.

— Бэзил, как нам справиться с этим кошмаром? — прошептала она. — И почему эта глупая женщина привезла сюда именно Эммета Эйвери? Мне кажется, Амос еще не знает, кто он. Нужно что-то сделать. Придумайте что-нибудь. Какую-нибудь игру, что ли.

— Шараду?

— Нет. Что-то такое, во что можно было бы играть сидя. Может, он заснет. Придумала! Две трети призрака!

Филиппа почти побежала к гостям, стоявшим возле бассейна. Вашингтон Ирвинг начал разносить свои знаменитые горячие бутерброды.

— Внимание, — сказала Филиппа, — все знают, как играть в две трети призрака?

— Какая прелесть! — воскликнула миссис Пуси. — Миссис Кейн, я не играла в эту игру с тех пор, как маленькой девочкой жила в Теннеси.

— Ты мне никогда не говорила, — заметил Сидни.

— Это совсем просто. — Тони тут же подхватил идею Филиппы. — Ведущий задает вопросы всем игрокам. Не ответивший один раз становится одной третью призрака, два раза — двумя третями и в третий раз — призраком, то есть выбывает из игры. Тот, кто продержится дольше всех, становится ведущим.

— Звучит ужасно по-детски, — протянул Сидни Пуси. — Я бы предпочел обсудить значение эстетического в индустриальном обществе, если мистер Коттл не возражает.

— Но Амос тоже захочет играть с нами, — в голосе Тони послышалась безнадежность. — И потом, это вовсе не детская игра. Все зависит от вопросов, а Амос с его находчивостью и знаниями особенно силен в таких играх.

— Отлично, вы у меня получите удовольствие, — пробормотал Амос. Ему явно надоел молодой Пуси.

Тони вмешался и сделал это как раз вовремя, чтобы предотвратить очередной пьяный выпад.

— Итак, начинаем, — сказал он одновременно вкрадчивым и повелительным голосом члена конгресса, выступающего на телевидении. — Я начну. Амос, кто автор «Английских бардов и шотландских обозревателей»?[3]

— Будь я проклят, если знаю, — сказал Коттл, глядя на Тони сквозь стекло бокала.

Эммету Эйвери показалось, что он ослышался, и он пристально посмотрел на Амоса.