Полчаса стою под душем. Пью кофе и сижу с сигаретой во рту, уставившись в окно, как старая бабка.

Смотрю, кто куда пошел, кто машину моет, кто собаку выгуливает, чьи дети подрались. Потом думаю, чем заняться. Пропускаю рюмочку-другую, включаю телевизор. Потом мне звонит Ксения. Черт возьми, кошку завести, что ли?"

Подруга ее успокоила:

– Ты просто еще не поняла, какое счастье тебе привалило!

Увидев расширенные глаза Тани, Ксения немедленно поправилась:

– Я не Стаса имела в виду, конечно… Хотя… – И решительно заявила:

– А хоть бы и Стаса! Правду говорят – любовь слепа. Для тебя он был совершенством, святым каким-то, божеством. А я его сто лет знаю! И для меня он вовсе не из золота сделан.

И всех баб, которые тут побывали до тебя, я видела.

И сколько раз он в зюзю напивался – тоже! Это при тебе он как-то остепенился. Его родичи тебе вообще должны быть по гроб жизни обязаны. Ты, можно сказать, человека из него сделала. Хватит убиваться.

Тебе одной будет куда лучше.

И Ксения добавила, что хотя она и любит мужа, но иногда мечтает только об одном – чтобы он убрался как можно дальше и как можно дольше не появлялся на глаза.

– Хочу жить в грязной квартире, ничего не стирать, не готовить, не ходить в магазин и вообще ничего не делать, – заявила она. – Тебе сказочно повезло, Стас еще и денег оставил.

Ксения хватила через край. Слушать ее было неприятно. Но если прогнать подругу, с кем тогда вообще разговаривать? Когда она начинала критиковать Стаса, Таня старалась выключить слух и думать о чем-то постороннем. Например, о том, что стиральный порошок так и не куплен. Что вечером по телевизору будет фильм, который давно хотелось посмотреть. Что надо позвонить родителям. Когда она приходила в себя, Ксения давно успевала сменить тему и рассуждала о чем-то более приятном, чем характер Стаса.

Таня давно успела вытянуть из подруги все подробности той неприятной истории, о которой Ксения как-то упомянула. Оказалось, что Ксения видела машину Стаса в центре, неподалеку от Пушкинской площади. И если насчет машины она могла и ошибиться, то самого Стаса узнала точно.

Он сидел за рулем и разговаривал с женщиной, которая расположилась рядом. Женщина была одета не то в светлый плащ, не то в светлый пиджак.

Цвета ее волос Ксения не разглядела, лица женщины тоже, та все время отворачивалась, потому что курила и пускала дым в окно. Но подруга была уверена, что даме далеко за тридцать. Габариты, прическа – все указывало на это.

– Это мог быть деловой партнер, – с легким сердцем заметила Таня, она успокоилась: Стас никогда не интересовался женщинами старше себя.

– Деловых партнеров не гладят по щеке, – отрезала Ксения.

И хотя она божилась и клялась, что Стас проявлял именно такие знаки внимания, Таня ей не верила. Ксения могла ошибиться. С большого расстояния любой жест можно истолковать неверно. К этой теме Таня больше не возвращалась. Если у Стаса и была любовница, то не эта дама. И вообще, любовницы у него не было! Поверить в такое – значит уничтожить даже воспоминания. Ксения смеялась над ее семейной идиллией. Но была ли она сама счастлива? Таня не спрашивала об этом, но многое замечала… Когда Ксения и Алеша были вместе, оба становились нервными, раздражительными, не похожими сами на себя. По отдельности они выглядели куда спокойнее и счастливее.

Каждый вечер Таня запирала входную дверь на все три замка. До часу ночи невольно прислушивалась к шуму лифта – шахта находилась прямо за стеной большой комнаты, и слышимость была превосходная. В час ночи лифт отключали. Теперь, если бы кто-то вздумал ее навестить, ему пришлось бы подниматься на восьмой этаж пешком. Таня удивлялась тому, что теперь у нее нет никаких дел. Но в сущности, одно важное дело у нее было, и она занималась им постоянно. Она ждала. Кого, чего – этого Таня не знала. Она просто ждала. Стука в дверь, телефонного звонка, знакомого голоса – чего угодно, лишь бы это было похоже на выход, на проблеск, на то, что он может быть жив…

Эта безумная идея появилась у нее с того самого вечера, когда кто-то навестил ее квартиру. Она никому не рассказывала о своих догадках. Но постоянно пыталась что-то сообразить, до чего-то додуматься. Сопоставляла самые мелкие, незначительные детали. Вспоминала о том, что раньше казалось полной чепухой. Самые простые вещи теперь могли содержать в себе намек на то, что Стас остался жив. Ушел из жизни – верно, ушел. Ушел из этой, вошел в другую. Реинкарнация <Реинкарнация – перевоплощение (в точном значении – переселение души умершего в иное тело).

Один из догматов буддизма.> – заранее рассчитанная, продуманная. И тем более жестокая по отношению к ней. И тогда она называла себя сумасшедшей дурой. Давала слово, что пойдет в поликлинику, обратится к невропатологу, к психотерапевту, к кому угодно! Только пусть ее переубедят, пусть сделают так, чтобы она больше не верила, не ждала, ни на что не надеялась. Потому что, если Стас жив, – он негодяй, и права Ксения, и тогда уж точно всему конец.

"Исчезли ключи от квартиры, паспорт, водительские права, исчезли его любимые вещи. – Она в который раз кружила по комнате, оглядывала каждый предмет, будто мебель могла ей ответить. – Он взял все, что брал всегда, когда отправлялся в командировку. Но никакой командировки не было. Он забрал вещи и исчез. Да, предположим, что просто исчез. Проходит неделя, и он понимает, что в этой квартире осталось что-то необходимое, ему нечем заменить эту вещь или просто жаль тратить деньги на покупку новой… Он выжидает, когда меня не будет дома. В моих окнах темно. Он думает, что меня нет.

Приходит, открывает дверь, берет то, что ему нужно, и уходит. Не зажигает света, потому что боится привлечь мое внимание – вдруг я именно в это время возвращаюсь домой? На кухню он не заглянул, потому что ему там ничего не нужно".

Таня останавливалась и трогала ручку «Монблан», лежавшую на письменном столе Стаса. "Почему же он не взял ручку? Достаточно дорогая и стильная вещь, в его духе… Он купил ее весной, не так давно, она ему не успела надоесть… – Но она тут же возражала себе:

– Да мало ли почему он ее не взял! Быть может, он собирался вернуться. Он вернется". И она снова называла себя набитой дурой, полной идиоткой. Заставляла себя вспомнить о трупе, который должна была опознать. Ведь труп был! Ведь это была реальность, реальней некуда!

"Да, реальность! – раздраженно, почти цинично обрывала она себя. – Кто-то в самом деле сгорел в машине Стаса. Но я не опознала мужа! Я узнала бы его в темноте, с закрытыми глазами – по звуку шагов, по дыханию, по молчанию! Но как, кого я могла опознать в этом куске горелого мяса, по каким приметам, по каким признакам? И никто не мог бы его опознать, это было невозможно! Так, значит, это мог быть и не Стас! И что это значит?

Кто же, если не он?"

Таня открывала бар, видела во внутреннем зеркале свое бледное лицо, глубокие тени под глазами. Сумасшедшая? Да нет, просто усталая, издерганная молодая женщина, у которой больше нет сил ждать. Она наливала себе рюмку водки или коньяку – что под руку попадалось. Бар почти опустел.