У Герберта было хобби: он любил посещать старинные помещичьи дома и замки, открытые для публики, добираясь до них на машине тщательно намеченными с помощью ненадежных старых карт окольными путями. На своем безукоризненном «роллс-ройсе», держась за рулем очень прямо, как викторианских времен генерал, на которого он и был похож, он величественно проезжал по проселочным дорогам и редко используемым проулкам, с Джорджем у локтя, читавшим ему вслух из путеводителя. Джорджу казалось странным, что человек, столь чуткий к георгианской элегантности и тюдоровской основательности, мог жить в современном пентхаусе в Борнмуте, пусть даже вид из окон на море был поразительный. Со временем он понял почему. С приближением старости дед максимально упростил жизнь. За ним ухаживали щедро оплачиваемая кухарка, домоправительница и уборщица, приходившие каждый день. Они бесшумно и быстро выполняли свою работу и уходили. Предметы обстановки в доме были дороги, но немногочисленны. Герберт не был коллекционером и не жаждал собирать артефакты, вызывавшие его восхищение. Он мог восхищаться, не испытывая желания обладать. А Джордж с самого раннего возраста сознавал, что он — собственник.

И когда они впервые посетили Шеверелл-Манор, он понял, что это тот дом, в котором он хотел бы жить. Дом простерся перед ним в мягком сиянии осеннего солнца, когда тени уже стали удлиняться, а деревья, лужайки и камень стен обрели особую интенсивность цвета в лучах умирающего солнца, так что казалось — лишь на миг, — что дом, сад, огромные, кованого железа ворота замерли в спокойном, почти неземном совершенстве света, формы и цвета, от которого сжалось его сердце. В конце визита, обернувшись и бросив последний взгляд на дом, Джордж произнес:

— Я хочу купить этот дом.

— Что ж, возможно, когда-нибудь ты его купишь.

— Но никто не продает такие дома. Я бы не продал.

— Большинство не продает. Некоторым приходится.

— Почему, дедушка?

— Кончаются деньги, не на что дом содержать. Или наследник заработал миллионы в Сити и утратил интерес к наследству. Или может так случиться, что наследник погиб на войне. Класс землевладельцев почему-то предрасположен к тому, чтобы гибнуть в войнах. Или же такой дом теряют из-за глупости: женщины, азартные игры, пьянство, наркотики, биржевые спекуляции, расточительство. Никогда не знаешь, в чем причина.

Но в конечном счете случилось так, что несчастье владельца позволило Джорджу приобрести этот дом. Сэр Николас Крессет разорился в 1990-е годы, во время краха Ассоциации Ллойда. Джордж узнал о том, что дом выставлен на продажу, более или менее случайно, наткнувшись на статью в финансовой газете о главах входивших в Ассоциацию синдикатов, пострадавших более всего; среди других имен ему сразу бросилась в глаза фамилия «Крессет». Сейчас он уже не помнил, кто был автором статьи — какая-то женщина, сделавшая себе имя журналистскими расследованиями. Статья показалась ему недоброй. Она фокусировала внимание не столько на невезении, сколько на глупости и жадности пострадавших. Он быстро предпринял нужные шаги и приобрел Манор, жестко торгуясь и твердо зная, какие предметы собственности он желает купить вместе с домом. Самые лучшие картины были отложены для аукциона, но Джордж стремился завладеть вовсе не ими. Еще тогда, мальчиком, в первое посещение Шеверелл-Манора, его взгляд привлекло содержимое дома, и именно это содержимое ему хотелось получить, в том числе кресло в стиле королевы Анны. В тот первый визит он немного обогнал деда и, первым войдя в столовую, увидел кресло. На нем он и сидел, когда в комнату вошла девочка, некрасивая, серьезная, казалось, ей всего лет шесть, никак не больше. На ней были бриджи для верховой езды и блузка, открывавшая шею; она подошла к Джорджу и сказала агрессивным тоном:

— На этом кресле не разрешается сидеть.

— Тогда вокруг него должен быть натянут шнур.

— Тут должен был быть шнур. Обычно он тут натянут.

— Ну а сейчас его нет.

Секунд пять они пристально смотрели друг на друга, потом Джордж встал.

Ни слова не говоря, девочка с удивительной легкостью перетащила кресло через шнур, отгораживавший столовую от узкой полосы, выделенной для прохода посетителей, и сама решительно на него уселась. Ее ноги свисали с кресла, не доставая до пола. Она снова пристально уставилась на Джорджа, словно говоря: «Попробуй только возражать!» — но вместо этого спросила:

— Тебя как зовут?

— Джордж. А тебя?

— Хелина. Я тут живу. А тебе не полагается заходить за белые шнуры.

— А я и не заходил. Кресло стояло на этой стороне.

Эта стычка показалась ему слишком скучной, чтобы стоило ее длить, а девочка — слишком маленькой и некрасивой, чтобы вызвать интерес. Джордж пожал плечами и двинулся дальше.

И вот теперь кресло стояло в его кабинете, а Хелина Хаверленд, урожденная Крессет, работала у него экономкой; если она и помнила о той их первой детской стычке, она никогда ни словом об этом не обмолвилась. Сам он тоже молчал. Он истратил все, что получил в наследство от деда, на Шеверелл-Манор, и собирался содержать его на то, что станет получать от частной клиники, под которую переоборудовал западное крыло дома. Половину каждой недели, с понедельника по среду, он проводил в Лондоне, оперируя пациентов в бесплатном отделении и тех, кто занимал его частные места в больнице Святой Анджелы, а поздно вечером в среду возвращался в Сток-Шеверелл. Работы по переоборудованию крыла дома проводились весьма тактично, изменения были минимальными. Это крыло уже подвергалось реставрации в двадцатом веке, более того, его перестраивали еще в веке восемнадцатом; все другие — оригинальные — части Манора остались нетронутыми. Набрать штат сотрудников в клинику не представляло проблем: Джордж знал, кто ему нужен, и был готов платить более чем достаточно, чтобы этих людей получить. Однако сформировать штат операционной оказалось гораздо легче, чем нанять людей обслуживать Манор. Те месяцы, что он ждал согласования планов и потом, когда шло переоборудование, тоже не представляли проблем. Он жил в Маноре без всяких удобств, часто оставаясь там в полном одиночестве; заботилась о нем старенькая кухарка — единственная из обслуги Крессетов, которая осталась в доме, если не считать садовника Могуорти. Теперь, оглядываясь назад, он вспоминал тот год как самый спокойный и счастливый за всю его предыдущую жизнь. Он радовался своему приобретению, ежедневно переходя в полной тишине из Большого зала в библиотеку, с длинной галереи к своим комнатам в восточном крыле, испытывая тихое, ничем не омрачаемое торжество. Он понимал, что Манор никак не мог даже надеяться соперничать с великолепием Большого зала и садов Ательгемптона, с поразительной красотой пейзажа вокруг Энкума, или с благородством и историческим прошлым Вулфтона: графство Дорсет славилось величественными замками. Но Шеверелл-Манор был его «манором», и никакого другого он не желал.

Проблемы начались, когда клиника открылась и прибыли первые пациенты. Джордж дал объявление, что ему требуется экономка, но, как и предсказывали знакомые, испытывавшие ту же нужду, ни одна из претенденток ему не подходила. Старые слуги из Сток-Шеверелла, поколение за поколением работавшие у Крессетов, не соблазнялись высокой оплатой, которую предлагал чужак, вторгшийся в Манор. Он надеялся, что его секретарь в Лондоне найдет время справляться со счетами, с ведением бухгалтерских книг. Она не нашла. Он надеялся, что Могуорти, садовник, теперь отпущенный на покой дорогой фирмой и еженедельно являвшийся выполнять в Маноре тяжелую работу, снизойдет до того, чтобы больше помогать в доме. Тот не снизошел. Однако второе объявление об экономке, на этот раз иначе размещенное и иначе сформулированное, привело к нему Хелину. Он вспоминал, что это, скорее, она интервьюировала его, чем он ее. Она сообщила, что недавно развелась, что ни от кого не зависит; что у нее квартира в Лондоне, но она хочет найти себе какое-то занятие, пока размышляет, как построить свое будущее. Ей было бы интересно вернуться в Манор, пусть только на время.