Илона окончательно опешила.

– Что забавно? И что вы любите? Штрафы?!

Он только рукой махнул и рассмеялся еще пуще. Это называется «второе дыхание». Или третье, поди за ним сосчитай.

Наконец, немного успокоившись, объяснил:

– Не штрафы, конечно, нет. Больше всего на свете я люблю объяснять своим сновидениям, что они мне просто снятся. Все сразу так удивляются! И смотрят на меня как на полного придурка. Но сниться при этом не перестают, вот что замечательно. Сами снятся и сами же спорят. Потрясающе. Обожаю!

– Так, стоп, – строго сказала Илона. – Что значит – «просто снятся»? Это плохая шутка. Совершенно не смешно! Лично я никому не снюсь. И сама не сплю. А как приличный человек шляюсь среди ночи по питейным заведениям. То есть уже, можно сказать, среди утра. Но все равно! Я не снюсь. Я есть.

– Все так говорят, – Вася-Сэм улыбался до ушей. И рожа у него была такая самодовольная, что почти перестала казаться красивым лицом.

Но плохо даже не это. А то, что его самодовольство выглядело чрезвычайно убедительно. Так что она сама внезапно усомнилась: полноте, да была ли я еще час назад? Память о себе, как понимаем мы, вообще ни фига не доказательство, это вам скажет любой мало-мальски начитанный любитель фантастики. Или эзотерических брошюр.

То ли кайпиринья ударила ей в голову, то ли ужасная перспектива оказаться чужим сном лишила разума, но Илона совершила самый дикий поступок в своей жизни. Сказала:

– Ну уж нет. Сейчас я вам докажу, что я есть.

Перегнулась через барную стойку и цапнула этого красавчика. Зубами. За руку. Изо всех сил. Правда не до крови, все-таки зубы у человека не очень острые. И металлокерамические коронки – примерно такое же фуфло.

Но красавчику Васе-Сэму хватило. По крайней мере, он натурально взвыл, выдрал руку, отскочил и исчез. Вернее, вообще все исчезло – барная стойка, бутылки, зеленоватый свет, белые стены, низкий потолок, спящий очкарик за дальним столом. А Илона осталась. Хорошая новость. Говорила же ему: я есть!

Ну и вот.

Она стояла посреди совершенно пустой улицы Бенедиктину, сжимала в руках стакан с остатками кайпириньи и не знала, плакать ей, смеяться или сразу заорать от ужаса – просто из уважения к жанру. Но вместо этого залпом допила коктейль и пошла в сторону дома. Варить кофе, приводить себя в порядок и выдвигаться на вокзал. Поскольку ни поезд, ни проводника, ни документы никто не отменял. И хорошо, пусть. Невысокая на самом деле плата за счастье быть.

Уже дома поняла, что принесла с собой этот чертов стакан. Вымыла его и поставила на полку. Пусть будет. Все-таки память о приключении, вспоминая которое можно бесконечно спрашивать себя: «Что это было вообще?» – и не находить ответа. Отличный способ скоротать долгие зимние вечера, которые сейчас кажутся чем-то невозможным, но это совершенно не помешает им наступить, когда придет срок.

На вокзал пошла через Бенедиктину, благо это было по дороге. Смотрела по сторонам очень внимательно, но это оказалось ни к чему. Ни баров, ни кафе тут не было – вообще никаких. Что, кстати, довольно странно: все-таки самый центр города, главный проспект буквально в двух шагах. Где еще, казалось бы, спаивать народ. Но – ничего. Ладно, тем проще не перепутать. Нет и нет. Все предельно ясно.

В смысле не понятно вообще ни хрена.

И только вернувшись домой с вожделенным пакетом, прилегла на диван, укрылась тонким пледом и заплакала горько, как в детстве. Потому что только в детстве могла так сильно разобидеться на весь мир сразу. Неведомо за что, зато навсегда. В смысле на целых десять минут, до тех пор, пока не иссякнут слезы и силы и не придет сон.

Наверное, это просто похмелье такое удивительное после кайпириньи. А что, вполне может быть. Никогда прежде ее не пила, так что сравнивать не с чем.

…Если по уму, эту историю следовало безотлагательно выбросить из головы. А чертов стакан – из кухонного шкафа, разбив предварительно на тысячу мелких осколков. Но вместо этого Илона бережно завернула его в салфетку и положила в сумку. И каждый день ходила по улице Бенедиктину, где ей примерещился бар с ослепительно красивым барменом. Да так удачно примерещился, что посудой разжиться удалось. Кто бы знал, что от галлюцинаций бывает хозяйственная польза.

Твердила себе: «Надо при случае отдать ему стакан». При каком таком случае – об этом она предпочитала не задумываться. И упрямо продолжала курсировать по Бенедиктину – сперва делала ради этого крюк по дороге с работы, но через несколько дней сообразила, что если ночное видение когда-нибудь и повторится, это скорее снова случится ночью, чем среди бела дня.

Гулять в половине четвертого утра – то еще удовольствие, если учесть, что на работу надо вставать никак не позже восьми. Но около полуночи – вполне, почему нет. Отличное время для прогулок, особенно в мае, когда благодаришь обстоятельства за любой повод выйти из дома. Потому что на улице так хорошо, что, едва высунув нос из подъезда, даешь себе слово ни одной майской ночи больше не пропустить. Но назавтра все равно почему-то остаешься дома. Такова сила инерции. Страшная на самом деле штука, хуже любых оков.

Но теперь повод был, спасибо прекрасному бармену Васе. Или Сэму. Один черт, все равно его не существует. Зато существует стакан. А я сошла с ума, это любому дураку понятно. Ну и пусть. Подумаешь. В конце концов, когда тебе сорок два года, и даже та фигня, которая была у тебя вместо личной жизни, давным-давно осталась в прошлом, влюбиться в галлюцинацию – самый щадящий и безопасный вариант. В живого человека – вот это действительно был бы ужас. Даже думать не хочу.

Так свыклась с мыслью о собственном тихом, необременительном безумии с легким осложнением в виде ночных прогулок до Бенедиктину и обратно, что совершенно не удивилась, когда во время шестой, что ли, по счету вылазки снова увидела красные неоновые буквы «Bar» и распахнутую настежь дверь, из-за которой лился зеленоватый свет.

Вошла, не раздумывая.

Красавчик Вася-Сэм обрадовался, похоже, даже больше чем она.

– Фанни! – воскликнул он, выскакивая из-за стойки. – Мне снова приснилась Фанни, все получилось, ура!

И прежде чем успела сообразить, что происходит, обнял ее, приподнял над полом и закружил, легко, как ребенка. Впрочем, что ему какие-то семьдесят шесть килограммов, он же галлюцинация. Законы физики ему не писаны.

Наконец поставил на место и сказал:

– Ты такая молодец, что меня укусила!

Даже не удивилась, что он перешел на «ты». После ее давешней дикой выходки глупо продолжать держать дистанцию. Укус, если подумать, сближает больше, чем поцелуй.

Спросила:

– Тебе что, понравилось?

– Не очень, – рассмеялся Вася-Сэм. – Больно же было! Я даже проснулся от боли. И знаешь что? От твоего укуса остался след. Я хочу сказать, наяву он тоже был – отпечаток зубов и даже небольшой синяк. И слушай, Фанни, я с тех пор сам не свой. Это же все меняет!