— Глупая. — Я снова погладил эули по голове, разгоняя сумбурные мысли, будто стряхивая стаю ворон с ветвей. — Это неизбежно. И я давно смирился. Ты не представляешь, сколько вас пылится в моих архивах. Тех, от кого осталась лишь память. 

— Пф-ф-ф! Я уже один раз умерла, и что? — Девушка толкнула меня кулаком в плечо.

— Что? — не сразу понял я логику иномирянки.

— Я с тобой. Значит, все возможно. Время есть, что-нибудь придумаем. В любом случае… поцелуй меня еще раз, мне так лучше думается. 

Этой просьбе я не стал сопротивляться. Тем более что канал, передающий знания и воспоминания, я предусмотрительно перекрыл. Ну, почти.

Или я что-то не так делаю? Почему часть меня все равно просачивается в девчонку? Как древесные соки сквозь тоненький, но цепкий корешок. И мало того, что упрямая эули тянула мою боль в себя, она еще и отдавала что-то другое.

Сначала даже непонятно было, что именно. А потом картинка начала проясняться. И это снова привело меня в замешательство.

Я привык, что весь род, все олеандры — это моя ответственность. Мое… древо. Я всегда хранил их сам, всегда был один. Да, случались и провалы. Каждый отзывался в душе огнем обрубленной ветви. Люди зря думают, что деревьям не больно. Еще как. И эта боль длится гораздо дольше человеческой, потому что рана заживает медленнее и помнится всегда. А шрамы остаются навечно.

А теперь что? Я вообще не понимаю, как все это произошло! 

Я ведь собственными глазами видел, как в начале нашего невольного путешествия Ортика оттаскивает сначала Магнолию, потом Люпина от всего даже только чуть опасного. Видел, как эули всеми возможными способами проверяет, что там такое растет, а что, например, высунуло морду из кустов. 

Что же должно было произойти, чтобы она просто вдруг отпустила чокнутых близнецов творить, что им в голову взбредет! Почему? С чего? Да как она могла вообще узнать, что опасно детям, а что нет? 

Словно в ответ на эти вопросы в мои хранилища памяти снова хлынули воспоминания девушки.

То есть, пока близнецы шарили по кустам, рядом все время был Инермис с артефактом, в котором тлели угли. И был готов поджечь все к… к чему? К какой еще едрене фене?! 

А что магией пользоваться нельзя, они забыли?! То есть как это «просто высыпать угли на гадость»? Да поздно же будет, если ребенок отравится! 

Копаем воспоминания дальше, не останавливаемся. Я уже из принципа хотел добраться до сути общего идиотизма. 

Так, а при чем здесь Омела? Хм, м-да-а, ну молодцы, что сказать. Омела сначала потрогала всю дрянь в округе и только потом пустила туда детей. Омелу не жалко? Что значит «взрослая девочка»? Какой еще тайный дар?! Так, погоди. Погоди…

Еще раз. По порядку. По женской линии слабенький дар передается в роду Плющей уже давно и это секрет даже от сюзерена? И мать близнецов кровью Ледона этот дар рассчитывала усилить. Так. Но малыши сначала ничего такого не проявляли… все ждали взросления. И Мория рассчитывала увести детей из рода, чтобы основать свой собственный?

Уф-ф-ф, прелестно. Да, я знал, что эта стерва на что-то рассчитывает! Ничего бы у нее не вышло. Но ты-то, крапивный росток, откуда это узнала?

Ах, Омела испугалась, когда Магнолию в очередной раз потянуло в чащу как сомнамбулу? Демоны! И правда похоже на пробуждение дара. То есть эта тихушница поняла, что близнецов все равно будет… Что такое «колбасить»? Ага, понял.

Итак, Омела сказала тебе, что дети рано или поздно что-нибудь найдут и не факт, что переживут эту находку. И ты, видимо от большого ума, организовала им эту находку самостоятельно? 

У меня слов нет! Даже матерных!

Да-да, я понимаю, что в клетку близнецов не посадишь… хотя сама по себе идея хорошая. Да-да, они все равно начали бы везде лазить и все трогать. По привычке — что может плохого случиться? Максимум выпорют. И нашли бы что-нибудь на свою голову… А теперь они заняты по уши и никуда не лезут. Как мы с парнями вовремя крокобабочку поймали, да? 

— Понял твою задумку, — сказал я серьезно. — Но не оценил. 

— Прости, я не успела тебя предупредить. — Эули спрятала лицо у меня на груди, прижалась. 

— Что ж, раз уж начала, надо довести задуманное до конца. Ночью я пригоню к лагерю лиловую стевию и хвостоперок. Пусть дети «развлекутся». — У меня дернулся уголок губ. — Довольно опекать их как мать, пора близнецам столкнуться с реальностью. И понять, что в жизни бывают неприятности посерьезнее пары десятков розог.

— А они после такого выживут? — опасливо уточнила Ортика.

— Выживут. — Я улыбнулся. — Все вы тоже выживете. Но впечатлений вам хватит надолго. Раз и навсегда отучитесь проявлять инициативу… как это? «Поперек батьки в пекло»!

— Я больше не буду! — излишне торопливо заверила девчонка.

— А больше и не надо. И да, запасись жаропонижающим. И водой. Расскажешь хоть слово остальному лагерю, накажу… по-своему. 

— Хнык, — сказала эули. — Не расскажу, конечно… только ты это… не сильно, ладно?

— Мое сердце и нервы здесь никто не жалел, не так ли? — поинтересовался я. 

— Я жалела. — Ортика подняла лицо и дотянулась до моих губ своими. — И буду жалеть всегда.

— Потому я и рассказал тебе о ближайшем будущем. Но урока это не отменяет. Тебе тоже пора бы научиться сначала думать, а потом делать. Этот мир — не игра, не книга и даже не сон. Ты не бессмертна в этой реальности, Ор… Оля. И остальные тоже не способны воскреснуть. Смерть — не шутки. Понимаю, что после того, как ты удрала от нее пару раз, она перестала казаться тебе такой уж страшной. Но…

— Я думала… — вздохнула эули. — Ну правда, думала всегда! Я не играю.

Нотации вовсе не мешали мне ее целовать. Легонечко.

— Мало думала. Думай дважды. А лучше трижды. А еще лучше — приди и спроси! У меня.

И. о. Ортики

Что ж так все сложно-то?

А впрочем, когда было легко?

Зато он назвал меня по имени. Настоящему имени, я имею в виду. Оля… Давно меня так не называли. Все больше Ольга Владимировна. И это его «Оля» было столь нежным, столь проникновенным, что казалось, будто беличьей кисточкой по сердцу погладили. На душе стало одновременно тепло и горько. 

Ну ладно, это мелочи, не стоящие внимания. Главное, цветочек успокоился. Почти. Во всяком случае, не деревенеет больше на глазах. И в прямом, и в переносном смысле. Только все время держит меня, обнимает, гладит по руке, тихонько целует в висок, когда думает, что никто не видит.

А мне приятно. Я бы и сама его тискала каждую минуту, когда нам никто не мешает. Но у него же планы. У него же педагогика… как обычно у мужчин — в основном карательная. Но тут нельзя не признать, что за дело. И прежде всего мне. Заигралась, деточка. Да, я старалась все контролировать. Но признаю: научить детей не совать пальцы в розетку тоже надо. А лучше всего дети познают такие вещи на собственном печальном опыте.