— Папа, что с тобой?

Люси принесла еду, разложила ее по тарелкам, и тогда я спросил:

— Хорошо ли почивали сегодня, леди Люси?

Я выговорил этот титул, наслаждаясь его благородным звучанием. На себе я его еще не опробовал. Люси взглянула на меня обеспокоенно и улыбнулась. Болтать ерунду и подшучивать не в моем характере, поэтому мой вопрос звучал совсем уж странно.

— Все нормально? — спросила она.

— Более чем, — ответил я. — У сэра Альфреда Дрейфуса все в полном порядке, благодарю.

И прежде чем она подумала, уж не повредился ли я умом, передал ей письмо. Она прочитала его и засияла.

— За успехи на ниве образования, — произнесла она вслух и с гордостью повторила эти слова еще раз.

Она даже вышла из-за стола и обняла меня. Редчайший случай — моя жена не склонна проявлять свои чувства. Она дала письмо детям, и они, обычно такие же сдержанные, как Люси, кинулись меня обнимать. Наверное, следовало хранить это в тайне: согласие мое еще не было получено, официальное объявление не сделано. Но я не мог таить такую новость от родителей. И от Мэтью.

— Давай поедем все расскажем дедушке с бабушкой, — предложил Питер.

— А можно дядю Мэтью тоже позвать? — спросила Джин. — И тетю Сьюзен, и Адама с Заком?

— Захватим с собой шампанского, — сказал я, — и всех удивим.

Ту субботу мы провели в деревне, где прошло мое детство. Праздновали мы втайне от посторонних и очень бурно. Дети тренировались произносить наш новый титул и были счастливы, что с ними поделились взрослым секретом. Но мы планировали, какой устроим прием, когда я официально стану лордом.

Я описываю этот случай, и слова находятся сами собой, но где же мне набрать букв, чтобы описать свое падение. Однако пока что я побуду в счастливых воспоминаниях. Уже скоро я буду изгнан отовсюду.

Люси и дети сопровождали меня во дворец. Мэтью и Сьюзен жили тогда в большом доме окнами на Гайд-парк, и я организовал там днем завтрак для родственников и близких друзей. Все собрались там, говорили тосты в мою честь, а я в это время преклонял колено перед королевой. Меня это нисколько не смущало — бог знает, много чего я нарушил, но это коленопреклонение никакого отношения к Иисусу не имело, хотя моя благодетельница и являлась главой Церкви. Все это длилось какие-то мгновения. Пьянящее возбуждение, предвкушение, которыми томился обычный мистер Дрейфус, испарились, когда с колен поднялся сэр Альфред. В каком-то смысле это было разочарованием. Путешествие оказалось увлекательнее места назначения.

Мы — Люси, дети и я — позировали фотографу во дворике Букингемского дворца. Тогда мне было невдомек, каким популярным станет этот снимок, как часто его будут публиковать газеты всего мира. У меня там озадаченный вид, оказалось, как нельзя более подходящий для скандальных и злобных подписей, которые будут под ним помещать. Меня не вырезали из этого фото. Публиковали всех вместе, и Люси, и детей, чтобы и их запятнать моим позором. Но я не должен об этом думать. Все это относится к будущему, а оно требует совсем иных слов и выражений.

Друзья и родственники ждали нас в квартире Мэтью. Я пригласил нескольких коллег, кое-каких старинных друзей из нашей деревни. Компания была разношерстная, но все объединились, чтобы меня почтить. Теперь, сидя в камере, я часто вспоминаю этот праздник. Он как гостеприимный огонек среди окружающей меня тьмы. Я об этом думаю и не знаю, так ли это было или все мне приснилось и это лишь мимолетная, но обманная передышка посреди непрекращающегося кошмара.

На следующий день, когда я пришел в школу, все коллеги надо мной подшучивали: отвешивали поклоны, обращались ко мне с преувеличенным почтением. Так рискнули себя вести и некоторые из учеников, но я на это не реагировал — ведь скоро все привыкнут. Я сосредоточился на работе, готовил свои выступления к лекционному турне по педагогическим колледжам. Меня даже пригласили выступить перед министром образования, объяснить ему, в чем различие между государственными и частными школами. Рыцарское звание, конечно, мне во многом помогало, я завязал несколько полезных знакомств. Кто-то даже предложил мне баллотироваться в парламент. Но политика — не моя стезя. Я все еще лелеял надежду возглавить лучшую в стране школу.

Прошло почти пять лет, прежде чем такая возможность представилась. К тому времени мне было сорок пять, я получил рыцарское звание и заработал отличную репутацию среди педагогов. Я считал себя очень опытным специалистом. Директор той самой великой школы собирался на пенсию, и я решил дождаться конкурса на замещение его должности. Но ко мне пришли раньше. Я имею в виду, что ко мне обратились. Я был даже слегка растерян, когда меня пригласили в школу отужинать за преподавательским столом.

Нас собралось человек двадцать, в основном сотрудники школы. Я сидел рядом с директором, по другую руку был глава кафедры музыки. Кофе мы отправились пить в знаменитую библиотеку, и я пообщался с теми, с кем не сумел поговорить за столом. Директор подвел меня познакомиться со Смитом, географом.

— У вас есть кое-что общее, — сказал он. — Вы оба — деревенские мальчишки.

— Я вырос в Кенте, — сказал я.

— А я в Йоркшире, — ответил Смит. — Мой отец был викарием сельской церкви.

Смит держался вполне дружелюбно, и я не мог понять, почему я чувствую себя загнанным в угол. Наверное, слова «церковь» и «викарий» напомнили мне об истоках, которые я был намерен скрывать. Я решил ему подыграть.

— У нас была прекрасная церковь, — сказал я. — Там венчались мои родители, а меня крестил тот же викарий, что их венчал.

Мне не нужно было выдавать им всю эту информацию. Я не говорил напрямую, что я христианин. Но дал им достаточно оснований считать, что именно так оно и есть. Стыдно признаваться, но я был доволен.

Вечер был приятный, я ни на миг не почувствовал, что меня допрашивают. У меня создалось впечатление, что должность директора меня уже ждет. И действительно, через неделю я получил официальное письмо с предложением занять это место.

Теперь, когда я думаю об этом, это назначение кажется мне из ряда вон выходящим. Да, я родился в Англии, но никаких явных связей с церковью, с которой такая тесная связь у этой школы, у меня не было. С другой стороны, ничто не выдавало мое происхождение, и даже если о нем и догадывались, видимо, предпочли не придавать этому значения. Или же их соблазнили мой титул и моя репутация. Какими бы ни были их резоны, мое назначение стало новым поводом для семейного праздника.

Подозреваю, читатели могли подустать от этих рассказов об успехах и благополучии и в раздражении спрашивают: «Ну же, бога ради, расскажите, кто заболеет раком? И когда?»

Ответ — мой отец. Когда — вот сейчас.

Я должен был вступить в должность в сентябре, в начале учебного года. Заканчивался мой последний семестр в Хаммерсмите, мы все ушли с головой в экзамены. Когда позвонила Люси, я работал у себя в кабинете. Я сразу понял, что дело срочное, потому что она редко звонила мне в школу. И сразу забеспокоился, не случилось ли что с детьми. Поэтому сразу снял трубку. Оказалось, что звонила моя мама из Кента. «Папа безнадежно болен», — сообщила она. Я боялся спросить, чем именно болен, и надеялся, что Люси не станет мне рассказывать. Но по ее молчанию я догадался, что, каким бы ни был диагноз, он смертельный.