…Потом их пути разойдутся. Через двадцать лет одна из них станет преподавать в университете на геолого-почвенном факультете, другая уедет в Израиль. Катерина только тогда узнает, что рыжая Милка – еврейка. Она приехала из Белоруссии, работала на фабрике резинотехнических изделий, занималась по воскресеньям в аэроклубе, потом закончила авиационный институт. В Израиле Милка стала летчиком-истребителем и, как говорили общие приятельницы, одной из первых израильских женщин-генералов. В это Катерине не очень верилось, хотя Галя – тоже из давней компании, – которая вышла замуж за румына, как-то переслала письмо и подарок от Милки – серебряный браслет. Все это Катерине передал румын, даже не назвавший своего имени. Он позвонил, договорился о встрече в метро. Улыбнулся, протянул Катерине сверток и исчез. А Катерина весь вечер перечитывала письмо от Милки и вспоминала прошлое…

Но все это будет только через двадцать лет, а сегодня утром Катерина собиралась пойти в Третьяковскую галерею. Живя в Красногородске, она думала, что все москвичи постоянно ходят в театры, в консерваторию, на выставки, но уже через полгода поняла, что столичные граждане живут так же, как красногородцы. Во всяком случае, те женщины, с которыми она работала на фабрике. С утра – на работу, после работы – по магазинам, потом домой – приготовить еду и заняться хозяйством. По воскресеньям ездили на садовые участки или в Серебряный бор на пляж. Те, кто помоложе, иногда ходили по вечерам в ближайший кинотеатр. Никто из ее знакомых никогда не был в Большом театре. В театры ходили, если фабком закупал билеты и устраивал культпоход. Вместе с фабричными Катерина побывала однажды в оперетте и один раз в театре имени Пушкина.

Она составила для себя культурную программу, но осуществить ее оказалось трудно. Случайно Катерина достала один билет в Большой на «Пиковую даму». В этот день она не успела поспать после ночной смены и стала засыпать уже в середине первого акта. Она вообще хорошо засыпала под музыку. Опера ей не понравилась. Что-то старомодное и неестественное увидела она в том, что вместо нормальных разговоров все поют.

Еще в первый месяц жизни в Москве она побывала в Третьяковской галерее, но приехала туда уже перед закрытием, за полчаса обошла все залы, нигде не задерживаясь, и твердо решила, что обязательно придет сюда в воскресенье с утра и проведет весь день. Это воскресенье наступило только сегодня.

– Ты куда? – спросила Людмила, проснувшись.

– В Третьяковскую галерею. Поедем вместе, – предложила Катерина.

– В Третьяковской одни командировочные и гости столицы, – зевнула Людмила.

– Я же не на людей иду смотреть, а на картины, – возразила Катерина.

– Это не для нас, – Людмила усмехнулась. – Я лично в научный зал Ленинской библиотеки поеду, – сообщила она.

– Ты в библиотеку? – удивилась Катерина.

– А ты знаешь, какой там контингент? – заявила Людмила. – Доктора наук, академики, аспиранты.

– Будешь смотреть, как они читают?

– Не я на них, а они на меня смотреть будут, – многозначительно заметила Людмила.

– Чтобы записаться в научный зал, надо высшее образование иметь, – сказала Катерина.

– У меня высшее жизненное. Ты знаешь, сколько работницы библиотеки получают? Не знаешь! Меня за пару шоколадных конфет записали. Могу и тебе пропуск достать.

– То, что мне надо, есть и в районной библиотеке.

– Эх ты! – вздохнула Людмила. – Как была, так и останешься девушкой районного масштаба.

Людмила могла и приврать, но Катерина уже знала, что ее странные идеи иногда приносили самые невероятные плоды.

Катерина доехала на метро до центра, прошла мимо ресторана «Националь», где толпились иностранцы. Она определила, что это немцы, – в школе она изучала немецкий язык. Постояла невдалеке, но не смогла ничего понять из их оживленного разговора. К гостинице подкатил автобус, иностранцы зашли в салон. Мужчины пропустили вперед женщин, одетых в яркие блузки. Женщины были в основном старые, да и мужчины тоже немолодые. Наверняка воевали в последнюю войну, подумала Катерина, и, может быть, против нас. Она родилась уже после войны и немцев видела только в кино. Но, приехав в Москву, как-то увидела двух молодых немецких офицеров. Их форма так была похожа на ту, из кино, что она даже пошла за ними. Молодые немцы с одинаковыми желтыми портфелями шли, разговаривая громко и оживленно. Прохожие постарше замедляли движение, смотрели на них с удивлением, некоторые растерянно. Катерина вспомнила, как тихо выматерился пожилой мужчина, зашарил по карманам в поисках папирос. Закурил, повторяя:

– Как же так? – и прибавил слова про их немецкую мать.

Об этой встрече она рассказала академику и Изабелле.

– Почему они не изменят форму? Ведь еще и через пятьдесят лет будут живы люди, которые воевали. Они же их запомнили.

– Нас Европа тоже запомнила, – заметил академик. – И тоже будет помнить не одно десятилетие.

– Но мы же их освободили, – возразила Катерина. – А они нас хотели завоевать.

– Это мы так считаем, что освободили, – сказал академик. – А они считают, что мы их завоевали.

– Не говори глупостей, – оборвала Изабелла академика, – она еще маленькая и неправильно тебя поймет.

Катерина шла мимо старого университета, небольшого и уютного. Она очень удивилась, когда увидела старый Московский университет. Для нее существовал только один, новый, на Ленинских горах, – похожее на гигантский торт высотное здание, изображения которого встречались на почтовых открытках, в туристических проспектах, в учебниках истории. На следующий же день после приезда в Москву она поехала на Ленинские горы, обошла университет, но не рискнула войти внутрь здания. Она сразу решила для себя: поступить сюда наверняка невозможно. Это для других, для москвичей, для иностранцев, для особо способных и умных. Здесь, наверное, учатся только избранные. Она подала документы в химико-технологический институт, в котором когда-то учился академик. Если в нем уже учился один красногородский, значит, и у нее есть шанс. В университете никто из знакомых и земляков не учился.

У Манежа Катерина свернула к Кремлю. В Кремле на экскурсии она уже была и вычеркнула его из своего списка мест, обязательных для посещения. При случае она о Кремле, о Царь-пушке и Царь-колоколе уже могла рассказать. Она прошла вдоль Александровского сада, пересекла Москву-реку и, свернув влево, переулками стала добираться до Третьяковской галереи.

В этот утренний час в Замоскворечье было пусто и жарко. Во дворах играли дети, женщины развешивали выстиранное белье. У цистерны с пивом скопилась очередь мужчин. Мужчины в сатиновых шароварах и майках, небритые, помятые с субботнего похмелья, курили и стучали костяшками домино. Совсем как в Красногородске. Казалось, что здесь столичная жизнь ничем не отличалась от провинциальной. Женщины варили воскресный обед, летом все делали окрошку, только ставили ее в холодильники, а не в погреба, как в Красногородске.