— А ты перестань вести себя так, словно событие сегодняшнего дня для тебя что-то значит, — прошептала она, поворачиваясь ко мне спиной. — Тебе было наплевать на своего отца.

В подсознании промелькнуло: тем не менее, с его смертью все вокруг словно потеряло для меня интерес. Мне не хватает воспоминаний о том, чего никогда не было.

— Сейчас самое время прекратить разговор, — предупреждающим тоном сказал я.

Она не послушалась.

— Ты же знаешь, что это правда. Он для тебя ничего не значил. Он был хорошим человеком, но для тебя ничего не значил.

Я сохранял молчание.

— Почему ты не спрашиваешь меня о моих сестрах? — спросила она. — Почему тебя это не волнует?

— У каждого из нас есть прошлое, о котором мы не рассказываем.

— Я не лгала, — повторила она снова, хотя я ни разу не назвал ее лгуньей. Джейн словно сама себя пыталась убедить, что не лгала, хотя именно это она и делала. Но суть в том, что мне было наплевать, потому что если я и выучил что-то о людях, так это одно: они все лгут. Я не верил ни одной живой душе. Как только человек разрушает доверие, как только ложь всплывает на поверхность — дальше уже все, что бы он ни говорил (будь то правда или ложь) начинает выглядеть плохо скрываемым предательством.

— Отлично. Ладно, давай сделаем это. Давай честно вскроем карты. Все. У меня две сестры: Мари и Люси.

Я поежился.

— Прекрати, пожалуйста.

— Мы не общаемся. Я самая старшая, Люси — младшая. Она совсем не умеет контролировать эмоции.

Забавное утверждение, потому что в данный момент именно Джейн находилась в состоянии эмоционального срыва.

— И она точная копия моей матери, которая умерла много лет назад. Отец бросил нас, когда мне было девять лет. Я даже не могла винить его — моя мать была с приветом.

Ударив ладонями по столу, я повернулся к ней лицом.

— Чего ты хочешь от меня, Джейн? Хочешь, чтобы я сказал, как зол на тебя из-за того, что ты ничего мне не рассказывала? Хорошо. Я зол. Хочешь, чтобы я сказал, что понимаю тебя? Хорошо. Я понимаю. Хочешь, чтобы я сказал, что ты поступила правильно, бросив этих людей? Отлично. Да, ты права, что бросила их. Теперь я могу вернуться к работе?

— Расскажи мне о себе, Грэм. Расскажи о своем прошлом — том самом, о котором никогда не говорил.

— Брось это, Джейн. — Я отлично умел сдерживать свои чувства. Прекрасно умел справляться с эмоциями, но она давила на меня, словно испытывала на прочность. Я очень хотел, чтобы она остановилась, потому что если какие-то чувства и вырвутся на свет из темных глубин моей души, то это будут не грусть и страдание.

Это будет гнев.

Гнев закипал, а она била по мне, как воображаемый кузнечный молот по наковальне. Джейн вынуждала меня снова превращаться в чудовище, о существовании которого даже не подозревала, укладываясь каждый вечер со мной в одну постель.

— Давай же, Грэм. Расскажи мне о своем детстве. Как насчет твоей мамы? У тебя ведь она была, верно? Что с ней случилось?

— Остановись, — сказал я, сильно зажмуриваясь и сжимая кулаки, но Джейн не унималась.

— Тебе не хватало ее любви? Она изменяла твоему отцу? Она умерла?

Я вышел из комнаты, потому что почувствовал: все это вот-вот выплеснется наружу. Я чувствовал, что гнев очень быстро нарастал, становясь слишком сильным и почти бесконтрольным. Я пытался уйти от нее как можно дальше, но она следовала за мной по пятам через весь дом.

— Ладно, ты не хочешь говорить о своей матери. Давай поговорим о твоем отце. Скажи мне, почему ты презираешь его. Что он такого сделал? Тебе не было обидно, что он все время был занят работой?

— Ты не понимаешь, что делаешь, — еще раз предупредил ее я, но она уже слишком далеко зашла. Джейн решила сыграть в очень опасную игру, но выбрала для этого не того человека.

— Он отнял у тебя любимую игрушку? Не разрешил завести питомца? Он забыл про твой день рождения?

Мой взгляд потяжелел, и Джейн, встретившись со мной глазами, заметила это.

— О, — прошептала она, — он забывал о многих днях рождения.

— Мы целовались! — рявкнул я в итоге, повернувшись к жене всем телом. У нее отвисла челюсть. — Ты этого добивалась? Ты хотела услышать от меня эту ложь? — прошипел я. — Клянусь, ты ведешь себя, как идиотка!

Она ударила меня по лицу.

Сильно.

Каждая последующая ее пощечина пробуждала во мне новые эмоции. С каждым новым ее ударом сердце сжималось от непонятного чувства. В данный момент от раскаяния.

— Прости, — выдохнул я, — мне очень жаль.

— Ты не целовал ее? — спросила она дрожащим голосом.

— Конечно, нет.

— Сегодня был тяжелый день, — прошептала она и согнулась от боли. — Ой.

— Что такое? — Я встретился с ней взглядом, и у меня сдавило грудь. Она стояла в моей растянутой футболке, обхватив руками живот, а ноги ее были мокрыми и дрожали. — Джейн, — прошептал я, смущенный собственным волнением. — Что это сейчас было?

— Кажется, у меня отошли воды.

Грэм

— Еще слишком рано. Слишком рано. Слишком рано, — шептала Джейн, пока я вез ее в больницу. Она держалась руками за живот — схватки продолжались.

— С тобой все хорошо. Все в порядке, — уверял я ее вслух, но внутренне был охвачен ужасом. Слишком рано, слишком рано, слишком рано…

Как только мы добрались до больницы, нас быстро поместили в палату. Вокруг суетились врачи и медсестры. Они задавали вопросы, пытаясь разобраться в том, что происходит. Но на каждый мой вопрос они улыбались и говорили, что придется подождать, что скажет дежурный неонатолог.

Время тянулось бесконечно долго — каждая минута ощущалась часом. Я знал, что для появления ребенка на свет еще слишком рано — шла всего тридцать первая неделя. Когда же неонатолог наконец-то добрался до нашей палаты, у него в руке уже была карта Джейн. С легкой улыбкой он придвинул стул к ее кровати.

— Здравствуйте. Меня зовут доктор Лоуренс, и в ближайшее время я еще успею вам надоесть. — Он полистал карту и провел рукой по бородатому подбородку. — Мне кажется, Джейн, сейчас предстоит нелегкий бой за твоего ребенка. Срок беременности очень мал. Мы обеспокоены, ведь преждевременные роды всегда опасны, а до положенного срока еще добрых двенадцать недель.

— Девять, — поправил его я. — Осталось девять недель.

Сдвинув кустистые брови, доктор Лоуренс принялся листать бумаги.

— Нет, точно двенадцать, и это влечет за собой очень большие проблемы. Знаю, что вы, вероятно, уже обсуждали все эти вопросы с врачами в приемной, но тут крайне важно понять, что происходит с вами и вашим ребенком. Итак, в последнее время у вас были стрессовые ситуации?