Еще одной причиной подобного пробуждения, правда в гораздо меньших масштабах, является день, когда президент выступает в конгрессе. Видимые свидетельства отличия этого дня от любого другого едва различимы.

Просто больше полицейских прогуливаются по Пенсильвания-авеню, больше народу толпится на тротуарах, больше дорогих лимузинов направляется в Капитолий.

А еще чувствуется изменение в психологическом настрое обитателей города. Нет, общество здесь не бывает наэлектризовано до такой степени, как в Кливленде или в Сент-Луисе в день открытия чемпионата мира по бейсболу, однако и здесь пролетают искры и возникают такие разряды, которые в обычное время отсутствуют.

В десять часов утра находившийся в кабинете министра обороны генерал-майор Фрэнсис Каннингем выглянул из окна и, не оборачиваясь к хозяину кабинета, проворчал:

— Что, черт возьми, этот город возомнил о себе? Это что — Париж во время революции?

Министр, который в это время потянулся за телефонной трубкой, промолчал.

Порядок в городе по-прежнему поддерживался полицией. Армия — личный состав, грузовики, газовые гранаты и соответствующее вооружение, — хотя и была приведена в состояние повышенной готовности, все еще находилась на своих базах. Вопрос о введении в город войсковых частей все еще оставался открытым. Первое за этот день столкновение произошло вскоре после рассвета, когда колонна коммунистов численностью в пятьсот человек собралась возле казарм морской пехоты и начала движение в западном направлении по Вирджиния-авеню. Капитан полиции, которому довелось читать о том, что Наполеон без особого почтения относился к не содержащим конкретной задачи приказам, принял самостоятельное решение о том, что красным не следует особо торопиться. Несколько человек были ранены, стройные ряды коммунистов рассеяны и обращены в паническое бегство, а сам капитан получил сильнейший нагоняй. Позднее с высоты здания, расположенного возле Гарфилд-парка, на головы тех же самых красных посыпались камни и обломки кирпичей. Некоторые демонстранты попытались было бросать эти камни и кирпичи обратно, однако руководители демонстрации выводили таких людей из рядов колонны, и она шла дальше, оставив нескольких своих товарищей в кузове грузовика, приспособленного под походный госпиталь. Поднявшись на крышу, полиция смогла задержать трех человек в серых рубашках. Этим их улов и ограничился.

Все утро то там, то здесь возникали столкновения, главным образом в юго-восточной части города. Еще несколько стычек имели место у вокзала «Юнион депо».

В результате столкновения на Второй улице, которое закончилось еще до прибытия полиции, было обнаружено тело серорубашечника. Этот человек лежал, раскинувшись на мостовой, и голова его была расколота, словно упавший с высоты цветочный горшок. Пока это был единственный зарегистрированный случай убийства. Для того чтобы не упустить момент, требующий вмешательства армии, Главное управлении полиции регулярно передавало все сведения об обстановке в городе в кабинет министра обороны.

Министр закончил говорить по телефону, и генерал-майор Каннингем спросил его:

— Ну, так что там говорит наш добрый президент?

— Все отдано на мое усмотрение. — При этих словах министр обороны почесал свое ухо. — Смешно. Я должен решать, нужно ли применять войска. Мне не удалось поговорить с самим президентом, но Браунелл сказал, что это решение — окончательное. Он направляет сюда это распоряжение, сделанное в письменной форме.

— Ну и?..

Министр покачал головой:

— Давайте подождем, что нового нам сообщит Тэннер.

Начальника полиции Тэннера, который не располагал столь уединенным кабинетом, как у министра обороны, осаждали со всех сторон. Он же больше всего на свете не любил беспокоиться. Кражи со взломом, дорожно-транспортные происшествия и даже имевшие место убийства не относились к поводам для беспокойства.

Это была составная часть его работы, и этих событий следовало ожидать. Однако коммунисты, серорубашечники и прочие, к ним относящиеся, при всем том, что их деятельность казалась начальнику полиции вполне подпадающей под понятие «преступная», имели корни, и тут уж ничего не попишешь. Корни эти тянулись к такому множеству карманов в политической среде, что неизбежно приходилось обращаться с ними так, как если бы они были обычными гражданами. И если бы только они одни! Тэннер только что положил телефонную трубку, выслушав доклад лейтенанта полиции, который сообщил, что на углу Четырнадцатой улицы и Нью-Йорк-авеню собралась большая группа женщин, человек сто или более, требующих, чтобы им разрешили пройти маршем по Пенсильвания-авеню к самому Капитолию.

Еще лейтенант сказал, что они являются членами ассоциации «Женщины за мир», хорошо одеты, настроены очень решительно и несут огромные транспаранты с антивоенными лозунгами. Когда начальник полиции приказал лейтенанту, чтобы тот попросил митингующих разойтись, и когда лейтенант в ответ на это сказал, что ему потребуется целый взвод, чтобы справиться с ними, начальник завопил:

— Ладно, пусть они маршируют, эти чертовы дуры!

Очередной рапорт о беспорядках, сделанный около одиннадцати часов дня, был последней каплей в чаше терпения начальника полиции; он сказал вышедшему с ним на связь капитану, чтобы тот обратился к министру обороны и доложил обстановку непосредственно ему. В военном управлении капитана соединили с самим министром. В это время Каннингем все еще находился в кабинете. Министр выслушал телефонный доклад капитана, задал пару вопросов, а потом приказал:

— Не вешайте трубку! — После этого он повернулся к генералу: — Вот вам и история с географией. Три сотни серорубашечников собрались в аллее между Двенадцатой улицей и Пенсильвания-авеню. Их предводитель заявляет, что они намереваются пройти маршем к Капитолию. Капитан полиции отвечает на это, что никуда они не пойдут. И как вам это нравится, руководитель показывает ему пропуск, подписанный специальным уполномоченным Форрестом!

Каннингем широко раскрыл глаза:

— Не может быть!

— Да!

— Подпись подделана.

— Капитан утверждает, что подпись Форреста ему хорошо известна. Но имеет ли Форрест законное право подписывать такой пропуск?

— Думаю, что да. Правда, точно не знаю. А кто руководитель этой группы? Линкольн Ли?

— Нет. Какой-то высокий мужчина с черными волосами.

— Арестуйте его, — рявкнул Каннингем, — а группу разгоните!

— За что его арестовать?

— За то, что он не является Линкольном Ли. Да не все ли равно за что! В любом случае разгоните их.

Немного поколебавшись, министр заговорил в телефонную трубку, отдавая приказ. Покончив с этим делом, он снова обратился к Каннингему и спросил:

— А вам что-нибудь известно о Форресте?

— Я не знаю ровным счетом ничего! — взорвался вдруг генерал. — Это большое счастье, что я — солдат и от меня не требуется знать хоть что-либо. Во всяком случае, благодаря этому мне нечего стыдиться.