Признайтесь, не убеждены ли вы с первых строк, что моя карта бита, что я проиграл заранее, что даже рак в последней стадии не убьет меня с такой степенью вероятности, как моя жена? Удовольствие, которое вы получаете сейчас от чтения, разве не сродни наблюдению за гибелью «Титаника»? Разве у вас не так же текут слюнки, когда вы следите за поединком двух маленьких влюбленных веронцев под безжалостным шекспировским пером? Вы — очевидцы, говоря обычным языком. А по-моему, вы просто маленькие грязные мещане.

Мне на самом деле глубоко наплевать, что вы по этому поводу думаете. Как нищему, у которого просят денег взаймы.

Вру. Это неправда. Вру и глазом не моргну. Как зубодер перед удалением коренного зуба. Мне просто необходимо, чтобы вы мне верили.

Мне нужна ваша поддержка в этом деле.

Мне нужен выигрыш.

Все время забываю, что мы живем с вами в параллельных временах. Что для вас все это уже в обозримо далеком прошлом.

Мое настоящее.

Ваше прошлое.

Мое пространственно-временное одиночество смущает меня.

Это будет завтра. Я должен сделать это завтра. Я чувствую, как моя воля слабеет, она устает и ее голос все тише, пламя моего гнева растапливает ее, она тает, как кусок воска в кулаке. Это все время, проклятое время само отнимает у своего течения все, что мы ему так опрометчиво доверяем. Бессмысленно ему доверять. Безрассудно приписывать ему добро. Время делает нас малодушными.

Решено, это произойдет завтра. Завтра решится — она или я. Я. Так меня больше устроит.

Ну, вы, конечно, помните это солнце, которое беззаботно резвится в складках белоснежного постельного белья летним утром, милое лицо и усталые глаза, которые выглядывают из-под простыни. Вы, конечно, помните такую любовь, когда уже с утра чувствуешь, что денек будет не из прохладных. День-огонь. И вы помните маленькие бледные ножки, эти вечно холодные ножки на горячем от утреннего солнца иолу вашей спальни, эти ручки, которые прикасаются к вам так, как они одни в мире умеют это делать. В общем, вы поняли, о чем я говорю.

Так вот, это то, что я хотел бы сохранить на всю жизнь, после того как она умрет.

Ее ножки. Ее ручки.

Обещаю, я буду хорошо себя вести. Я буду хорошим мальчиком. Я ограничусь только воспоминаниями.

А вы помните тот прилив, что уносит вас в открытое море, как он увлекает вас в морскую бездну, в ту коварную волну, что укачивает вас и обволакивает пеной, чтобы вы пошли ко дну незаметно? А помните вашу любовь, прикосновение, от которого у вас закрываются глаза? А любимое существо — неизведанные глубины, опасные погружения? В общем, вы поняли, о чем речь.

За этот опыт я скажу ей спасибо, перед тем как она умрет.

— Спасибо. А теперь подохни.

Обещаю, я буду хорошим мальчиком. Я буду хорошо себя вести, я не скажу ей, что я ее люблю.

Уже девять часов. Итак, в ту же самую реку.

Судя по звукам, она устроила в кухне настоящий погром. Не иначе как чует недоброе. Захотела спастись бегством. Грохот бьющейся посуды.

Дребезг бьющегося стекла.

Что-то крепкое. И тяжелое. И острое.

Моя задница не так удобно пристроилась, как ваши, доложу я вам. Она вся по уши в… лапше.

У меня сублимированная энергия внизу живота и орудие будущего преступления в руках: какая-то идиотка разбила вазочку с сахарной пудрой и даже не потрудилась убрать за собой. И я даже знаю какая. Про такие вещи обычно говорят: «Это был знак», «Приглашение на казнь». Я бережно извлек из сахарной пудры все осколки; некоторые были совсем-совсем маленькие. Я не осел, чтобы вылизать пол языком и добрать весь сахар. Я лизал и думал, лизал и думал. Я не хуже вас понимал, что мельчайшие осколочки запросто могли ускользнуть от моей бдительности и я рисковал остаться с кишечником, раскроенным вдоль и поперек. Вот засада! Чем больше я раскидываю мозгами, тем больше чуется мне, что ее промах — это хорошо продуманная западня, а то, что он якобы ниспослан провидением, не выдерживает никакой критики, настолько прозрачно это ухищрение.

Никто не оставляет оружия врагу просто по оплошности и легкомыслию.

Оружие оставляют врагу, когда его нашпиговали взрывчаткой по самый небалуй, и именно с той целью, чтобы этот небалуй разорвался ему прямо в рожу или снес башку.

Интересно, какое выражение лица у цианистого калия? Он обязательно действует мгновенно или в некоторых случаях может подождать? Мышьяк вкусный? Чем пахнет стрихнин?

Я попался как глупый маленький мышонок на пошлейший кусочек бесплатного сыра. Я предчувствовал. Форель и та, наверное, дольше соображает, перед тем как клюнуть на червяка, который одиноко пляшет перед ней в голубоватой воде.

Вот сволочь, что удумала. Наживила снотворное на сахар.

Минуточку, подождите, я, кажется, стал заговариваться. Я не слишком быстро говорил?

Нет, так и есть, я просто засыпаю.

Блин.

Я, как некоторые выражаются, куда-то что-то наложил от страха. Не спать, только не спать. Я должен не давать себе спать. Писать, писать не останавливаясь. Что она мне приготовила? Доза смертельная или жить буду, но недолго? Она решила доставить себе удовольствие и покрошить меня в капусту, пока я буду без сознания? У меня холодная испарина. Бедная моя бренная оболочечка, похоже, тебе крышка. Бедный мой каркасик, держись, дорогой, я тебя умоляю, держись из последних сил. Когда я был маленьким, у нас в парке прямо в центре росло одно дерево, дуб, ему было ровно сто лет. Когда батюшка пользовал матушку за кустиками, думая, что его никто не видит, я подстерегал их, сидя на дереве. Нет, меня никто не бросал одного. На дереве было полно таких дворовых мальчишек, как я, и куда несчастнее меня. Там были мальчики, папы которых уже давно перестали приходовать их мамочек. Так что я очень гордился, что в нашей семье все так любят друг друга.

Я обязательно разыщу этот дуб, когда вся бодяга закончится. Он будет символом некоего постоянства в моей жизни. Похоже, единственного и неповторимого. Столетний великан. Всегда верный самому себе. Там нет предательств, где нет пустых обещаний. Любовь моя, ты слышишь? Там нет предательств, где нет пустых обещаний…

Ребята, я конкретно торможу. Я лежу, как лежал, на своем пыльном тюфяке. Ручка по-прежнему у меня в руках, и если бы не черный прямоугольник окна в торцовой стене, если бы не этот кусок ночной геометрии в моей сокращенной географии, я бы ни за что не поверил, что проспал много часов подряд. Я так боялся прийти в себя и оказаться связанным по рукам и ногам каким-нибудь средневековым орудием пытки, с кляпом во рту, запихнутым в самую глотку. А она будет смотреть на меня, улыбаться и невозмутимо сообщать, что мне пришла пора отправиться в ад и присоединиться к моим братьям по крови. Я не сомневался, что снова приду в себя и окажусь на подстилочке в маленьком ящичке мне по росту (в тесноте да не в обиде) — в гробу под тоннами свежей земли. Если честно, я боялся вообще больше не проснуться. Я представлял себе все что угодно, только не это. Да, она играет по-мелкому. Я почти всерьез разочарован. Она решила подшутить надо мной, вот в чем дело. А может, она просто дозу не рассчитала и сейчас уверена, что я уже мертв? Сомнительно и недостоверно.