были вызваны из штаба XI армии из Каменец-Подольска в Бердичев, где это дело разбиралось. Там меня допрашивали, но, в конце концов, отпустили, несмотря на то что я, будучи начальником штаба XI армии, состоял фактически в заговоре с Деникиным и Марковым и готовился к задуманному военному перевороту. Чтобы обвинить меня, не хватило документальных доказательств. Отпустив, предложили принять корпус 1.

В условиях стремительного разложения армии Геруа предпочел отказаться от этого назначения и предложил свои услуги Академии Генерального штаба. Начальник академии генерал А. И. Андогский, бывший «адъюнкт» Геруа, с радостью согласился принять на службу своего бывшего шефа: с 22 сентября 1917 года Геруа вновь стал ординарным профессором Николаевской военной академии. После захвата власти большевиками генерал Геруа вместе с Академией как бы «автоматически» оказался на службе в Красной армии.

В феврале 1918-го, когда при наступлении германских войск хитроумный Андогский договорился об эвакуации Академии вглубь страны, Геруа отказался выехать вместе с Академией из Петрограда. «Мои мысли были направлены на запад, моя семья в качестве авангарда уже перебралась из Финляндии в Стокгольм, – вспоминал Геруа, – и потому я остался в Петербурге. Но мои вещи, для временного сокрытия моего дезертирства, поехали в Екатеринбург и потом в Сибирь».

В данном случае мемуариста отчасти подвела память, а о чем-то он, по-видимому, сознательно умолчал. На самом деле Академия эвакуировалась в Казань, где после захвата города в июле 1918 года чехословацкими войсками и отрядом подполковника В. О. Каппеля благополучно, почти в полном составе, перешла на сторону антибольшевистских сил. Впоследствии она оказалась аж на острове Русский близ Владивостока. Что же касается Геруа, то «дезертир» был назначен на сравнительно высокий пост – начальника штаба Северного участка отрядов завесы и Петроградского района. «Завеса» была создана после заключения Брестского мира. Она состояла из отдельных отрядов, которые рассматривались в качестве прообраза будущих фронтовых формирований. Отряды «завесы» послужили основой для первых регулярных соединений Красной армии. Какова была в этом роль Геруа и чем он занимался после того, как в должности начальника штаба был сменен на полковника Генштаба Л. К. Александрова, нам неизвестно. Судя по детальной осведомленности, которую демонстрирует Геруа в публикуемом ниже фрагменте записки, где речь идет о Красной армии, он наблюдал ее формирование изнутри. И, очевидно, в нем участвовал. Вряд ли две его поездки в Москву в сентябре и декабре 1918 года, о которых он упоминает, были туристическими.

Одиннадцатого января 1919 года (30 декабря 1918‐го по старому стилю, поясняет Геруа живущим по юлианскому календарю противникам советской власти) он бежал из Советской России, перейдя финскую границу. В Финляндии, в Гельсингфорсе, как Геруа по-имперски именовал Хельсинки, им была составлена записка о ситуации в Советской России. Записка датирована 29/16 января 1919 года (записка писалась за границей, поэтому автор сначала ставит дату по новому стилю). Пафос записки – побудить страны Антанты активнее вмешаться в русские дела. Геруа писал:

Приводя доводы за и против вмешательства в дела европейской России, изнемогающей под дикой пугачевщиной, ее все еще продолжают рассматривать в Европе как революционное проявление воли народа; когда же хотят убедить в необходимости вмешаться, то обращают исключительное внимание на бросающуюся в глаза внешность: на экономический развал; на бюджет, в котором расходы в 11 раз превосходят доходы; на паралич транспорта и торговли; на вандализм в области искусства; на разрушение всех форм государственной жизни; но, к сожалению, забывают, что в этих уродливых рамках корчатся и духовно калечатся 80 миллионов русских людей; что образованная часть этого народа, переживая величайшую душевную трагедию, постепенно опускается; с каждым днем теряя надежду на выручку, буржуазия выдыхается; незаметно для самой себя она начинает перерождаться, утрачивая патриотическое и государственное чутье; внизу же бурлит толща народная; она осталась темной, но еще вдобавок ослеплена брошенными ей лозунгами; эта масса – крестьянство – далека от самого приблизительного понимания идей социализма; глубокий собственник по своей натуре, мужик, как и встарь, берет вилы, как только кто-нибудь подбирается к его собственному тулупу…

Холодно наблюдать со стороны эту нравственную агонию – бесчеловечно. Нужна помощь – и немедленная.

Кому адресована записка? Можно с уверенностью утверждать, что Русскому политическому совещанию в Париже, в заседаниях которого Геруа впоследствии участвовал. Привожу ниже фрагмент записки, который относится к Красной армии. Ее ценность заключается в том, что это прежде всего аналитика, а не пропаганда. Геруа пытался – и не без успеха – оценить реальное состояние Красной армии, ее сильные и слабые стороны. Мной даны минимально необходимые пояснения, в которых не нуждались современники автора записки.

В начальный период строительства армии, после того как старая боевая армия дружными усилиями большевиков во главе с Крыленко 2 и при неожиданном пособничестве генерала М. Бонч-Бруевича 3 была превращена в пустое место, решительно отметались предложения назвать воссоздаваемую армию «русской» или «народной». Армия должна была быть классовой – отсюда ее название «рабоче-крестьянской». Армия должна была составить авангард мировой революции – отсюда ее название «красной». Член «Высшего военного Совета», представлявшего в начале 1918 г. верховную ступень военного командования, армянин Прошиан 4 , левый с. р., заявил по поводу названия армии: «Я первый не пойду в армию, которая будет называться русской».

Эти принципиальные решения не мешали впадать в противоречие, выразившееся в формировании частей по национальностям, в частности – в образовании латышских и китайских батальонов, получивших теперь заслуженную славу палачей».

Последнее требует пояснения, ибо тезис об инородческом характере Красной армии был расхожим в антибольшевистской пропаганде, особенно на начальном этапе Гражданской войны.

На самом деле части латышских стрелков, состоявшие из жителей Лифляндской, Курляндской и Витебской губерний, были созданы еще в императорской армии в период Первой мировой войны. В 1916 году они были развернуты в стрелковую дивизию. В декабре 1916 года в дивизии насчитывалось 35 тысяч стрелков, тысяча офицеров. В запасном полку численность личного состава колебалась от 10 до 15 тысяч человек. К осени 1918 года в состав РККА входили 24 тысячи латышских стрелков.

Китайские части в составе РККА формировались в основном из рабочих, завезенных в Россию в период Первой мировой войны. Они играли существенно меньшую роль, нежели хорошо подготовленные в военном отношении латышские части. По нашему мнению, роль китайских частей сильно преувеличивалась противниками большевиков. Определенную роль в этом играли публикации на страницах большевистской печати. Так, 9 мая 1918 года «Правда» опубликовала воззвание бывшего командира революционного китайского батальона Тираспольского отряда Сан