– О, неужели ты это сделаешь? – спросила Реция со слезами радости и надежды, что ее новорожденный ребенок не останется на дворе в эту холодную, неприветливую ночь.

– Непременно! Иначе и быть не может, – отвечала старуха и хотела идти в свою хижину за Гафизом.

– Постой, – попросила Реция, с трудом поднимаясь на ноги. – Я могу идти, я пойду с тобой.

– Тем лучше! Дай мне ребенка, Реция, я понесу его.

По дороге Макусса рассказала Реции, как зовут ее и мужа, упомянула, что он башмачник, и была очень довольна, когда та сунула ей в руку остаток своего небольшого капитала в награду за ее услуги.

– Это лишнее. Сади, вернувшись, может заплатить мне за все издержки, – сказала она, однако охотно взяла деньги.

Реция рассказала ей, что она дочь Альманзора, что, кроме Сади, у нее нет никого на свете, и через четверть часа Макусса так хорошо ознакомилась со всеми обстоятельствами жизни Реции, как будто бы знала ее в продолжение многих лет. Она заботливо несла ребенка, завернув его в свое платье, а Реция, собрав последние силы, следовала за нею. Свою странную находку на дороге старуха считала счастливым случаем: она была твердо уверена, что вернувшийся офицер сторицею вознаградит за все ее труды и заботы.

Наконец кое-как добрались они до хижины, где было уже тихо и темно. Старый Гафиз, соблюдая экономию в освещении, уже лег спать. Дверь оставалась незапертой.

– Пойдем, пойдем же, Реция! – кричала старуха и первая вошла в хижину, состоявшую из двух комнат. В первой на соломенной постели лежал Гафиз и при виде посетителей удивленно поднялся с места.

– Опять гости? – спросил он, но в темноте никак не мог разглядеть, кто там пришел с его женой. – Кого еще ведешь ты с собою?

Макусса в коротких словах рассказала ему о случившемся. Тогда Гафиз поспешно оделся в свой старый кафтан и засветил огонь.

– Милости просим! – приветствовал он Рецию и, улыбаясь, смотрел на маленького новорожденного мальчика, для которого Макусса тотчас же стала приготовлять ванну. – Славный маленький мальчик. Этого я и не представлял! Свари молодой госпоже супу, Макусса!

– Да, да! Одно за другим! – отвечала та и принялась стряпать на плохом очаге, стоявшем в углу комнаты.

– Я же покамест приготовлю для молодой мамы постель из свежей маисовой соломы, – хлопотал Гафиз. – И то благодать, что удается и на соломе спать! – проговорил он про себя в рифму.

– Ах, да, пожалуйста, приготовьте мне постель, я так устала! – созналась Реция, которая едва стояла на ногах, да к тому же держала ребенка, кричавшего своим нежным голоском.

Гафиз отправился в соседнюю комнату и там приготовил постель для Реции. При этом он качал головой от удивления на свою жену, которая вдруг стала так сострадательна, что приняла к себе молодую мать с ребенком. Этого с ней никогда еще не случалось.

Присутствие Реции с ребенком в доме старого башмачника, нарушив вечное однообразие его жалкой жизни, приносило ему развлечение и удовольствие. Он сам устал, была уже поздняя ночь, однако он не ограничился устройством постели; когда Реция уже легла, он послал жену покормить бедную, слабую мать, а сам принялся делать ванну ребенку. С трогательной заботливостью взял он его на руки и выкупал сам.

– Старик и дитя – близкая родня, – бормотал он, улыбаясь, так как мальчик спокойно выносил всю эту процедуру, как будто бы добрый старик доставлял ему удовольствие. И действительно, трогательную картину представлял старый башмачник, возившийся с малюткой.

Наконец мать и сын успокоились, и тогда только легли Гафиз и Макусса.

Реция свободно вздохнула, она лежала, держа на груди свое дитя, под гостеприимной кровлей добрых людей, здесь она была в безопасности от своих преследователей, здесь она могла спокойно ожидать возвращения Сади, отца ее ребенка, и с блаженной улыбкой представляла себе ту минуту, когда покажет вернувшемуся отцу его сына, сладкий залог их любви.

Под впечатлением этих мыслей и образов бедная страдалица заснула; благодетельный сон отрадно подействовал на нее после всех тревог этого дня и прошлой ночи, тем более что в объятиях у нее лежало ее дитя.

Рано утром проснулась Макусса и с удивительною заботливостью принялась ухаживать за случайно попавшими в ее руки питомцами, так что старый Гафиз не мог надивиться этому.

– Она чует деньги, – бормотал он, улыбаясь. Рано сел он за работу, но как можно осторожнее принялся за дело, чтобы не разбудить спящих в соседней комнате Рецию и ребенка. – Если моя старуха держит ее, значит, она чует деньги, ибо ничего нет для нее на свете, что она любила бы так, как деньги!

Мать и сын отлично чувствовали себя под гостеприимным кровом этой хижины, окруженные нежным, заботливым уходом добрых людей. Реция вскоре могла встать с постели. Малютка был ее утехой и гордостью, и она с блаженной улыбкой утверждала, что он был уже вылитый отец.

Старик часто качал ребенка на руках. Макусса стряпала для молодой матери и ухаживала за нею. Проходили дни за днями, неделя за неделей, а Реция с сыном все еще спокойно жили в хижине старого башмачника.

Но вот однажды к старому Гафизу пришел его знакомый и рассказал, что на следующий день будет праздноваться торжественный въезд пленной Кровавой Невесты и офицеров Зоры-бея и Сади-бея, вернувшихся победителями.

Услыша эти слова, Реция побледнела от радостного волнения и испуга.

– Сади-бей! – воскликнула она. – Он вернулся победителем!

При этом известии старая Макусса оскалила зубы от удовольствия.

– Вот видишь, – сказала она, – теперь наступили твои красные деньки. Он возвращается назад, да еще победителем! Как рад он будет увидеть тебя и своего сына!

– Ах, я-то как обрадуюсь ему!

– В толпу на въезде ты не должна ходить, Реция. Что скажет Сади, увидя тебя в толпе!

– А как бы мне хотелось, Макусса, видеть его на блестящем празднике, гордо сидящим на коне!

– Еще увидим, он ли это, его ли будет радостными криками приветствовать народ! Пусть пойдет туда мой муж, он, кстати, узнает, где живет Сади-бей и имеет ли он снова конак здесь, в Стамбуле. Гафиз скажет ему, где он может найти свою кадыню и сына, – уговаривала ее старая Макусса; она ни за что не хотела отпускать Рецию одну с ребенком, боясь лишиться награды от ее мужа. Она решила, что лучше будет, если Сади-бей прямо из их хижины получит свою жену и сына, тогда награда будет вернее.

Как она желала, так и сделала. Гафиз один пошел в город и к вечеру вернулся в свою хижину с известием о блестящем триумфальном шествии и о назначении Сади пашою.

Эта радостная весть вызвала всеобщий восторг, конечно, по разным причинам у каждого: у Реции из любви к своему Сади; у старой Макуссы из корыстолюбия. Она рассчитывала, что паша совершенно иначе наградит оказанную его кадыне и ребенку помощь, чем простой бей; теперь тем более не должна она была выпускать из своей хижины Рецию с сыном.