Намеченному на 15 мая саммиту так и не суждено было состояться. 1 мая советская ракета сбила в районе Свердловска американский разведывательный самолет «У-2». В речи на сессии Верховного Совета 5 мая Хрущев по максимуму использовал этот инцидент для разоблачения «американского империализма». Впоследствии выяснилось, что пилот попал в руки советских властей и признал, что выполнял шпионскую миссию над советской территорией. Для американцев не могло быть новости более неприятной. Эйзенхауэр, Гертер, Пентагон — все изложили разные версии случившегося, каждая из которых противоречила другим, а Хрущев, как это выразил Макмиллан в своей дневниковой записи за 7 мая, «выступил с парой весьма забавных и пропагандистски эффектных речей, из которых следовало, что американцы не умеют ни вести разведку, ни убедительно врать».

Тогда саммит еще можно было спасти при том непременном условии, чтобы американский президент держал язык за зубами. Вместо этого на состоявшейся 11 мая пресс-конференции он заявил, что «У-2» действительно совершали полеты над советской территорией, что эти полеты имели целью фотографирование советских наземных объектов и что все это делалось с его ведома и одобрения. Хрущев оказался в нетерпимом положении, из которого он уже не мог выпутаться с помощью пары шуточек: его позиции в кремлевской иерархии оказались под угрозой. В Париж он приехал, но 15 мая, в тот самый день, когда главы правительств должны были начать свою работу по развязыванию узлов международных конфликтов, советский лидер выдал нечто, что, по характеристике того же Макмиллана, представляло собой «смесь оскорблений, площадной ругани и юридической аргументации — весьма неприятное зрелище». В речи Хрущева содержалось требование отложить саммит на шесть — восемь месяцев, до окончания президентства Эйзенхауэра. В контексте данной книги интересно заметить, что он назвал лидеров западных держав «аденауэровскими прихвостнями», а западных корреспондентов — «аденауэровской сворой».

Нечего и говорить, насколько Аденауэр был обрадован таким исходом несостоявшегося саммита. Это означало, что по крайней мере до конца года по германскому вопросу не будет ничего делаться и даже говориться. До этого момента мир стал свидетелем обострения холодной войны и нескольких международных кризисов: на Кубе власть захватил Фидель Кастро, разразились беспорядки в Конго, произошла революция в Лаосе. Аденауэра это не особенно трогало: в самом чудесном расположении духа 25 мая он отправился в отпуск На виллу «Коллина» в Канденаббии.

Отдых выдался спокойным. Дважды приезжал Жан Моннэ, чтобы обсудить вопросы отношений между европейским Общим рынком и Европейской зоной свободной торговли: все-таки пожелает или нет Великобритания присоединиться к ЕЭС? Сам Аденауэр сделал вылазку в соседнее Менаджио, чтобы отобедать с голландским дипломатом Дирком Стиккером, ставшим впоследствии генеральным секретарем НАТО. Однажды канцлера навестил итальянский министр иностранных дел Антонио Сеньи. В остальном — только партии в «бочча» и тихий отдых с родными и особо доверенными помощниками. 18 июня Аденауэр вернулся в Бонн, сохранив и даже приумножив свой благостный настрой.

Надолго его не хватило. В конце июня Мишель Дебре, французский министр обороны, выступил с речью в Национальном собрании, где вновь гальванизировал идею «тройственного директората» для НАТО. Он имел неосторожность высказаться в том смысле, что в современном мире государства, не располагающие потенциалом ядерного оружия, обречены быть сателлитами той или иной ядерной державы. Аденауэр усмотрел здесь очередную попытку унизить Федеративную Республику и обратился с протестом прямо к де Голлю. Тот ответил примирительным посланием, где содержалось приглашение на личную встречу в Рамбуйе.

29 июля Аденауэр вновь в дороге — на этот раз в Париж. В Рамбуйе де Голль тепло приветствовал его на ступенях своей резиденции — все очень напоминало их первую встречу в сентябре 1958 года. На сей раз Аденауэр был в более боевом настроении; быстро закончив обмен любезностями, он сразу взял быка за рога: как он, де Голль, мог позволить своему министру произносить такие речи? Хозяин попытался заверить гостя, что тот ошибается, думая, что Дебре хотел как-то задеть западных немцев; он имел в виду угрозу интересам Франции со стороны англичан и американцев. Однако Аденауэр смягчился лишь тогда, когда де Голль заявил ему, что не видит причин, почему бы Федеративной Республике самой не обзавестись ядерным оружием.

Аденауэр изложил содержание некоторых из этих бесед британскому премьеру Макмиллану, который, в свою очередь, 10 августа прибыл в Бонн с официальным визитом. Он поведал гостю также об общем у него с де Голлем мнении, что создаваемая Хальштейном брюссельская бюрократия пытается присвоить себе слишком много властных полномочий, что следовало бы активизировать работу Совета министров ЕЭС, что они оба против превращения сообщества в федеративное государство, что ассамблея ЕЭС должна состоять из делегатов, избираемых национальными парламентами, и т.д. О чем не рассказал Макмиллану, так это о том, что он добился от де Голля принципиального согласия на превращение ФРГ в будущем в ядерную державу. Не стал он откровенничать и по поводу того, что никто среди его коллег по кабинету и других высокопоставленных лиц не разделяет его восторга но поводу голлистской модели европейского будущего — ни Кроне, ни Брентано, ни Штраус, ни Герстенмайер, ни, естественно, Эрхард со Шредером, не говоря уже о Бланкенхорне, — и что даже верный Глобке не совсем согласен с ним по этому вопросу.

Вскоре различия в подходах к делу европейского строительства вылились в трудную проблему выбора между различными внешнеполитическими опциями. Когда от Бланкенхорна поступила информация о планах французского правительства внести изменения в Римский договор и вывести свои вооруженные силы в мирное время из подчинения верховному командованию НАТО, это вызвало болезненную реакцию со стороны большей части министров боннского кабинета. Аденауэр счел за благо в этих условиях отойти от линии на безоговорочную поддержку голлистских инициатив.

Дилемма, перед которой он оказался, была действительно не из легких. Если бы он поставил свои отношения с де Голлем во главу своих внешнеполитических приоритетов, то ему следовало бы поддержать его планы в отношении ЕЭС и НАТО. Напротив, если главным для него стала бы ориентация на НАТО и американский «ядерный зонтик», то это потребовало бы отмежевания от идей де Голля и покорного следования за «англосаксами». Совместить то и другое было невозможно. Очередной отпуск в Канденаббии, куда Аденауэр отправился 27 августа, он посвятил обдумыванию сложившейся ситуации и поискам выхода из нее.

Еще до отъезда, 15 августа, он отправил личное послание де Голлю, где рекомендовал ему умерить свои амбиции но части планов реформирования НАТО. Косвенным ответом на него стала пресс-конференция, устроенная де Голлем 5 сентября. Там он, по существу, повторил то, что уже говорил Аденауэру на июльской встрече в Рамбуйе: компетенция Европейской комиссии должна быть урезана в пользу национальных органов, а структура НАТО должна быть перестроена с учетом национальных различий его членов, другими словами — в интересах Франции. Аденауэр вполне мог бы и не писать — его послание было полностью проигнорировано.