Согласно телеграмме премьера в Лондон 13 сентября, «мысль о нашем продвижении к Вене на случай, если война продлится достаточно долго и если другие не вступят туда раньше, здесь (в Квебеке) полностью принята». В тот же день он обязал генералов Вильсона и Александера готовиться к новым операциям, проявляя «смелость и предприимчивость» в продвижении к Вене. Насколько можно верить Черчиллю, в американской позиции обнаружились разводья. Технически переориентация стратегии выглядела бы примерно так: на основе договоренности с немцами прекращались боевые действия на Апеннинах, и войска США и Англии через Люблянский проход и Бреннерский перевал должны были прорваться в Австрию, Югославию и Венгрию[844]. Так осенью 1944 года закладывалась основа будущих переговоров А. Даллеса с К. Вольффом.

В Квебеке было условлено, что общей целью Верховного командования экспедиционных войск союзников во Франции должно считаться «уничтожение германских вооруженных сил» и «занятие сердца Германии». Лучшим путем к овладению этим сердцем назывался удар по Руру и Саару[845]. Президент и премьер согласились взять за основу будущей политики в отношении Германии «план Моргентау»[846].

На квебекской встрече Рузвельт разблокировал вопрос о разделении Германии на зоны оккупации. Неожиданно для своих военных он снял претензию на Северо-Западную Германию, уступая ее англичанам. К американской зоне причислялись районы южнее линии, идущей от Кобленца вдоль северной границы Гессен-Нассау до границы территории, передававшейся под контроль Советского Союза. К этому времени президент засомневался в обоснованности оптимистических прогнозов, предрекавших быстрый крах Германии и возможность задержать Красную армию где-то между Одером и Вислой, Карпатами и Родопами.

В контексте размышлений политиков США и Англии над способами прорыва в Германию и в ряд стран, находившихся под ее пятой, нельзя не упомянуть одно событие, степень причастности к которому США не совсем ясна. Вернемся к взрыву 20 июля в Растенбурге и предпринятому летом 1944 года «грандиозному наступлению русских», как скажет Черчилль в VI томе своих мемуаров[847], и зададим вопрос: не было ли причинной связи между взрывом, советским наступлением и трагически закончившимся августовско-сентябрьским восстанием в Варшаве?

В послании Сталину, отправленном премьером 4 сентября от имени военного кабинета, между строк признавалось, что восстание инспирировано англичанами. «Какова бы ни была правда или неправда в отношении истоков варшавского восстания, – писал Черчилль, – нельзя считать сам народ Варшавы ответственным за принятое решение. Наш народ не может понять, почему полякам в Варшаве не была оказана материальная помощь извне. Да и самому военному кабинету трудно понять отказ Вашего правительства считаться с обязательствами британского и американского правительства помочь полякам в Варшаве»[848]. В тот же день премьер телеграфировал Рузвельту: «Боюсь, что падение Варшавы не только разрушит всякие надежды на прогресс (в формировании угодного англичанам режима в Польше. – В. Ф.), но и роковым образом подорвет положение самого Миколайчика»[849].

Общий взгляд на ситуацию был выражен Черчиллем в послании президенту 18 августа. «В результате славных и колоссальных побед, одерживаемых во Франции американскими и британскими войсками, положение в Европе сильно меняется, – подначивал премьер своего вашингтонского коллегу, – и, вполне возможно, наши армии добьются в Нормандии победы, значительно превосходящей по масштабам все, что сделали в какой-либо отдельный момент русские. Поэтому я склонен полагать, что они отнесутся с известным уважением к тому, что мы скажем, если мы скажем это простым и ясным языком. Вполне возможно, что Сталин не будет недоволен; но даже если и будет, то мы – нации, служащие великому делу, – должны давать искренние советы в целях достижения международного мира»[850].

Судя по вялой поддержке, которую Лондон встречал в Вашингтоне, Рузвельт узнал правду о восстании постфактум. Он не мог не понимать, что Черчилль затеял азартную игру, и не хотел в нее втягиваться. 5 сентября, то есть за месяц до окончательного подавления нацистами сопротивления варшавян, президент списал восстание в убыток. «Проблема помощи полякам в Варшаве, – заявил он премьеру, – к сожалению, уже разрешилась из-за затяжки и действий немцев, и теперь, видимо, мы ничего уже не можем сделать, чтобы помочь полякам»[851]. Далеко не все архивные досье раскрыты, но сегодня никто не станет всерьез утверждать, что варшавское восстание вспыхнуло «стихийно, под впечатлением „комментария московского радио“ от 29 июля, звавшего к действию»[852], или что речь идет об «изолированной», оторванной от «большой стратегии» Запада «национальной польской акции». Нет, восстание подготавливалось долго и тщательно, его сроки сопрягались с операцией «Оверлорд» или, вернее, с планом «Рэнкин», приказ подняться поступил из британской столицы. Раз так, то лучше по порядку.

В 1940 году англичане учредили Управление специальных операций (УСО) во главе с генералом Габбинсом. В британской директиве № 13186/761/G говорилось: «Польская Армия крайова, подчиняющаяся как часть польских вооруженных сил генералу Соснковскому – польскому главнокомандующему, находится под оперативным контролем британских начальников штабов».

Армия крайова (АК)[853]создавалась под непосредственным присмотром английских советников, на средства Лондона и оснащалась оружием, которое сбрасывалось над территорией Польши с самолетов УСО. Из 175 тысяч человек (официальная цифра о численности АК) лишь малая часть использовалась в операциях против нацистских оккупантов, остальные должны были ждать часа х. АК решительно отклоняла все предложения Гвардии Людовы (с 1944 года – Армии людовы) о совместных выступлениях или скоординированных акциях против нацистов.