Итак, что было делать Константину Петровичу, автору «Курса гражданского права» и «Судебного руководства», который в дни начала Великих реформ не отвернулся от них, не протестовал, не тормозил, не пытался доказать их преждевременность, а по мере сил способствовал их установлению? Он приветствовал уничтожение крепостничества и радовался — с долей удивления! — что спокойствие России не нарушали ни дворянские мятежи, ни крестьянские бунты — бессмысленные и беспощадные.

Ни в одной стране мира терроризм так буйно не правил свою кровавую тризну. Сам Константин Петрович в годы гибели Боголепова и Сипягина едва не стал жертвой Лаговского. Ни в одной стране мира терроризм не дал такого варварского продолжения, которое привело к 1937 году, а затем и к послевоенным репрессалиям Сталина. И тот, кто это все предчувствовал и предполагал, кто боролся со всеми этими не зачатками — нет! — а мгновенно вызревшим ядовитым плодом, достоин лучшей участи, чем та, что ждала Константина Петровича, которого вдобавок еще обвинили в том, что именно его политика привела к террору и победе террористического направления в социальной жизни России, забыв, что Желябов с Перовской, больной триппером Русаков и польский патриот Гриневицкий растерзали монарха на Екатерининском канале еще до того, как обер-прокурор мог оказать заметное воздействие на власть. А про времена Каракозова и толковать нечего…

Да, Победоносцев не был идеальным государственным деятелем, ангелом во плоти. Он совершал ошибки, и значительные. Он не сумел отыскать удовлетворяющую большинство составляющую гражданской политики, да, он делал упор на власть, на силу, даже в церковных делах он постоянно искал сильного человека, способного остановить накатывающуюся смертоносную волну, но, несмотря на ограничительные законы, на стремление затормозить скольжение в пропасть, связанное с целым рядом запретительных мер, несмотря на целый ряд поступков, которые можно отнести к недобросовестным, несмотря на ошибки, промахи и поддержку людей не самых высоких интеллектуальных и нравственных качеств, следуя его советам, Россия, безусловно, не пришла бы к тому, к чему она пришла в XX веке.

И так ли уж он не желал воплощения ничего иного, кроме собственных выкладок и предположений?

В самом начале столетия именно он, то есть Святейший синод, позволил учредить в Петербурге «Религиозно-философское собрание». Там нашли отнюдь не тихий приют разные деятели гуманитарного — богословского и философского — направления, представители литературы и журналистики: Тернавцев, Успенский, будущий глава Синода при Временном правительстве Карташов, епископ Сергий, ставший через десятки лет при коммунистическом строе патриархом Московским и всея Руси, Василий Розанов, яростный ненавистник евреев и автор работ, поддерживавших обвинение против Бейлиса, по причине которых и произошел разрыв между ним и Мережковскими, Философов — третья сторона триады, где две стороны составляли Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна; там просиживала вечера небезызвестная и весьма ловкая Мариэтта Шагинян, которая сотрудничала затем в деникинском Осведомительном агентстве — не лучшем месте для будущей советской писательницы, автора довольно бесцветных, если не выразиться жестче, романов «Месс-Менд» и «Гидроцентраль», а также тягучей и скучной тетралогии «Семья Ульяновых»: именно она подняла глуповатую бучу вокруг еврейских корней в происхождении Ленина…

Словом, каждой твари тут было по паре. В конце концов весной предшествующего войне с Японией года Святейший синод прикрыл, воспользовавшись всякими, в том числе и вескими, предлогами, сумбурные заседания. И Дмитрий Сергеевич Мережковский, чьим детищем были эти сборища, добился приема у обер-прокурора. Зинаида Николаевна Гиппиус, которая в книге о муже излагает любопытный эпизод, не очень тверда в дате встречи, но весьма уверенно передает не только суть одного из фрагментов беседы, но и потрясающие формулировочные реплики, коими обменялись обер-прокурор и автор «Христа и Антихриста».

Можно легко предположить, в ответ на какую фразу или распространенно изложенную мысль Константин Петрович отрезал:

— Да знаете ли вы, что такое Россия? Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек…

Обер-прокурор, случалось, оскорбляемый и словом, и взглядом выходцами из других стран и конфессий, нередко подчеркивал, что он русский, живет в России среди русского народа и любит Россию. Это был вынужденный выпад, вынужденная самозащита. А лихой человек имел в 1903 году вполне конкретный облик. Зинаида Гиппиус передает реакцию мужа: «…кажется, Д.С. возразил ему тогда, довольно смело, что не он ли, не они ли сами устраивают эту ледяную пустыню из России…»

Тогда считалось чуть ли не обязательным бичевать власть и обер-прокурора. Мало что смыслящий в происходящем двадцатилетний Разумник Васильевич Иванов, блестящий в будущем литератор и жертва сталинского террора, в 1901 году в пересыльной тюрьме за антибоголеповские демонстрации оставил совершенно без внимания зверское убийство министра, продолжая рассуждать в заключении о заре новой жизни: «Но пока что мы сидели в пересыльной тюрьме, готовые на все худшее, но надеясь на все лучшее. Взрыв ликования произвело у нас известие о выстреле 8 марта Лаговского в ненавидимого всеми Победоносцева: «восточной» камере вместо назначенного концерта был устроен митинг с политическими речами [ну и «тюрьма»], — мы с нетерпением стали ожидать и дальнейших событий, и решения своей участи». Разумник Васильевич писал воспоминания урывками, клочками, пряча их от сталинского сыска. Наверняка если бы он меньше ненавидел обер-прокурора, то не перенес бы всего того, что ему было суждено перенести, и наверняка оставил бы более глубокий след в русской культуре. Ему бы по силам! В приведенном клочковатом фрагменте, как в капле воды, отражено глупое общественное мнение, которым забавлялись, не думая о грядущем, и вполне зрелые люди.

Никто в эмиграции, когда Мережковские были выброшены из России, чтобы подвергнуться унизительному существованию в Варшаве и Париже, не указал философу и писателю и его поэтически одаренной жене на пагубность подобного рода стандартной критики. Но Гиппиус писала свою книжку еще тогда, когда была известна лишь часть содеянного ВКП(б) и ее вождем Сталиным, которые довели террор «Народной воли» до апогея, превратив индивидуальный террор никчемных убийц в массовый. Его жертвы и сейчас подсчитать никто не в состоянии, несмотря на закупку американских и японских — своих-то нет! — сверхсложных электронно-вычислительных машин, учитывающих малейшие детали происходящих процессов.

Что ж было делать Константину Петровичу, который обладал священным даром предчувствия? Что же было делать обер-прокурору, который отдавал себе отчет, куда заведет Россию террор — ведь он был его непосредственным свидетелем? Он ушел из жизни, когда ядовитый плод уже давал свои плоды, но настоящий урожай оказался впереди.

В связи с личностью Победоносцева встает во весь рост проблема: что есть прогресс в России и что есть реакция? Понимали ли это современники обер-прокурора или плелись в хвосте тех, кто осуществлял информационный террор, подчиняясь уличному и не ожидая, что он перерастет в политический?