Лет пятьдесят, худой и, по-видимому, жилистый. Опрятный… и босиком. Это тоже о многом говорит. Лицо простоватое, но есть какой-то легкий налет фанатичности. И глаза… недаром говорят, что глаза – зеркало души: добрые, но с таким бушующим внутри пламенем истовой веры… М-да… чувствую, что я еще хлебну с ним… Не дай бог – фанатик…

– Я решил остановиться в своих странствиях в этой деревне и нести брошенным без духовного окормления рабам божьим свет веры… – продолжил монах. – Вот уже как два года…

– Я очень рад, фра Георг, что души моих сервов надежно окормляются… – сделал я легкий пробный комплимент и перекрестился.

– Я всего лишь исполняю свой долг… – Монах легким движением отфутболил мою лесть обратно и перешел в наступление: – Несомненно, вы захотите, господин барон, внести свою лепту в дело Матери нашей католической церкви. Храм в деревне находится в очень печальном состоянии…

М-дя… Я уже и должен ему? Лихой монах…

– Мы решим этот вопрос в свое время… – я согласно наклонил голову, постаравшись оттянуть пожертвование. – Но сейчас есть еще один вопрос, требующий вашего непосредственного участия, фра Георг.

– Какой же, сын мой? – Монах проткнул меня настороженным взглядом.

– Есть языческие души…

Доминиканец сразу стал похож на легавую собаку, почуявшую дичь, и мне реально привиделось, как из его глаз полыхнули огоньки фанатического пламени.

– …желающие вступить в лоно Матери нашей католической апостольской церкви.

– Сын мой, это благое дело! – Доминиканец осенил себя крестным знамением и вздел вверх правую руку с четками. – Но язычество суть происки диаволовы, и, возможно, их желание неискренне! Тогда…

– Фра Георг… – невежливо я перебил монаха, – они искренни в своих желаниях. Я хочу, чтобы вы их завтра окрестили.

– Сколько их? – деловито поинтересовался доминиканец.

– Три десятка душ. Они мавры и, несомненно, мы совершим благое дело…

– Об их душе пока говорить рано… – заметил монах. – Но я рад, барон, вашему усердию в делах веры. Я совершу обряд бабтизма завтра, в час пополудни. А сейчас я покидаю вас. Мне необходимо молиться, испрашивая Божьего соизволения.

Доминиканец резко развернулся и пошлепал босыми ногами в сторону выхода.

– М-да… – только и смог сказать я ему в спину.

Еще только фанатиков у меня во владениях не хватало…

– Ну, монсьор… – обиженно заныл Тук, – я и сам мог бы их окрестить…

– Следующие будут твои с Бромелем, – успокоил я его. – А в этом случае мне необходим образцово-показательный публичный обряд. Без тени сомнений.

Такой колючий мне монашек попался… но посмотрим… слишком колючие долго не живут…

– Эй! Мы будем пировать или нет?! – заорал я, подумав, что все проблемы следует решать по мере их поступления. А пока надо немного расслабиться… Ох и хлопотное это дело – быть владетельным сеньором.

Глава 8

– …отец, вы ему доверяете? – Вопрос вырвался помимо моего желания, после того как за низеньким горбуном закрылась дверь. – Речь ведь идет не о парочке монет, а о средствах, от которых зависит будущее нашего рода.

Коренастый мужчина ответил не сразу. Он, молча пройдясь по комнате, отодвинул портьеру и посмотрел в окно, затем резко обернулся и спросил меня:

– А кому доверять, Жан?

– Ну, я не знаю… – Как уже много раз, с момента моего попадания в тело Жана, бастарда д’Арманьяка, я осознавал, что вижу сон и одновременно реально переживал моменты из его жизни. – Возможно, стоит посвятить в эту тайну кого-нибудь из вашей свиты. Благородный кабальеро, для которого данное слово – не пустой звук, сможет сберечь нашу казну лучше, чем бывший раб, возвеличенный только по вашей прихоти, отец.

Жан V, Божьей милостью конт д’Арманьяк – отец моего предшественника в этом теле, досадливо сбросил со стола бумаги и, тяжело посмотрев на меня, ответил:

– Ты, Жан, единственная моя надежда и не заставляй меня пожалеть об этом. Запомни раз и навсегда. Верность – не обязательно качество знатного человека. Даже наоборот – преданность бывшего раба я предпочту верности десятка знатных дворян. Потому что она заложена в нем с самого рождения, и ее надо только правильно воспитать. Эта преданность натуральна и не связана никакими условностями вассалитета…

Я собрался возразить отцу, но внезапно почувствовал у себя на лице чьи-то горячие и нежные губы. Проснулся, мгновенно вылетев из сна, и увидел в дрожащем мареве светильника встревоженное лицо Матильды.

– Ты разговаривал во сне, Жан. – Девушка заправила под чепец пряди волос; немного покрутившись, как большая кошка, устроилась у меня на плече и попросила: – Расскажи мне, что тебя так беспокоит, милый.

– Все хорошо, kotik…

– Правда? – Матильда слегка зевнула и чмокнула меня в щеку.

– Правда.

– Ну тогда хорошо…

Сон… Опять сон. И опять связанный с сокровищами Арманьяков, и как всегда, не дающий ни малейших намеков к их местонахождению…

Я сначала бесился, тщетно пытался вспомнить, где же эти сокровища лежат, но сейчас уже почти смирился. Эти отрывочные послезнания бастарда раздражительно привлекательны, но одновременно и бесполезны. Где я и где Арманьяк? И нет у меня пока никаких шансов на возвращение в родовые владения…

Да бог с ним. Судя по предыдущим эскападам своей судьбы, я не очень удивлюсь, если меня в ближайшее время туда занесет. А сейчас… сейчас другие вопросы на повестке дня.

Прислушался к себе и понял, что сон ушел безвозвратно. М-да, заснуть уже не получится, да и голова со вчерашнего перепоя тяжелая. Вчера мы… А особенно я… того… Ну нажрался, конечно, благо повод уважительный. Не каждый день вступаешь во владение баронией. Постреляли маленько… из пушек тоже. В общем, все нормально прошло, и голова почти не болит. Одно из многих преимуществ молодого тела.

Осторожно убрал со своего плеча головку опять задремавшей Матильды и встал с кровати. Накинул халат, подошел к столу и, поправив фитилек светильника, сел в свое любимое походное кресло.

Взял со стола пистоль с колесцовым замком. Пистоль капитана сарацинской шебеки, из которого тот застрелил двух моих сервов. И парный пистолет к нему есть. Качественное оружие для своего времени, но по мне – излишне изукрашено бирюзой, агатами и серебром. Грамм сто к его весу, и так немаленькому, вся эта мишура и прибавила.

Прицелился в стену…

М-да… а прицельных приспособлений-то и нету. От слова «вообще». И некому их изготовить. Мой обер-кузнец Виллем, конечно, мастер знатный, но это совсем не его специализация. Ладно, если что – свезу в Антверпен: там должны быть хорошие оружейники. А пока я и без мушки с десятка шагов влеплю пулю куда нужно… А если заменить мне аркебузу на эти пистоли? Все-таки два выстрела против одного получается. И среди трофеев седельные кобуры к ним есть… Нет, пока не буду спешить. Надо сначала опробовать стволы, потом решу. Положил пистоль обратно на стол и взял в руки исчерканный лист бумаги.

Надо же… уже и писать автоматически стал на старофранцузском языке. Как это по-научному сказать… ассимилировался. Ну да, полное погружение в окружающую действительность. Как бы и неплохо. Назад я уже однозначно не вернусь, так что остается только погружаться. Водолаз, ети твою мать…

Что у меня в планах на сегодня? Фуа… На утро назначен сбор всех сервов – присяга с полной переписью населения и всего им принадлежащего имущества. Фактически моего имущества, у несчастных пейзан по закону ничего своего нет, потому как они сами – моя собственность. Сервы, сиречь рабы. Конечно, не совсем рабы – убивать и продавать их просто из прихоти я не могу, но только этим они и отличаются от рабов.