пока она не окажется снова в Глиногоре, под защитой отца и в полной безопасности! Но Дарована медлила с отъездом: сердце не позволяло ей покинуть Велемога и Жизнеславу в таком горе.

Княгиня уже было совсем поправилась, но потеря сына снова уложила ее в постель. Не в пример мужу она не верила, что Светловой мертв, ждала вестей о нем с такой непоколебимой верой, что и Дарована не могла ей не поддаться. Неделя проходила за неделей, а она все жила в Славене, не имея других дел, кроме бесед с княгиней.

И вот однажды он вернулся. Просто, как случайный путник, единственный наследник славенского стола въехал в ворота детинца, и за ним бежала толпа посадских жителей, не верящих своим глазам. Люди толкали друг друга, кто причитал, кто призывал богов, кто плакал от радости, что княжич вернулся, а значит, боги вернули свою благосклонность племени речевинов. Но иные не спешили радоваться. Княжич был непохож на себя: прежде приветливый, теперь он был молчалив и равнодушен, не глядел по сторонам, бездумными кивками отвечал на поклоны старых знакомых и не изъявлял никакой радости, что вернулся домой.

Дарована вышла в верхние сени, как вдруг навстречу ей по лестнице с громким топотом взлетел отрок и чуть с ней не столкнулся. Глаза у него были совершенно безумные, рот открыт – настолько его распирала новость.

– Княжич вернулся! – гаркнул он, от потрясения забыв поклониться.

Не раздумывая, Дарована зажала ему рот: княгиня только что заснула, и будить ее такой вестью не годится, и не важно, правда ли это. Такая суровая встреча отрезвила отрока: когда его выпустили, он почтительно поклонился и зашептал, кося глазами вниз, в нижние сени:

– Княжич Светловой приехал! Вот-вот здесь будет! Только он чудной какой-то! Ни на кого не глядит, слова не скажет!

– Сиди здесь, молчи и никого не пускай! – распорядилась Дарована, указывая ему на дверь княгининой горницы.

От неожиданной вести у нее сильно забилось сердце, но она сама не знала, рада она или нет. Для утешения Велемога и Жизнеславы она как-то пообещала, что выйдет за Светловоя, если каким-то чудом он окажется жив. Его возвращение само по себе ее не слишком потрясло: она ведь не видела его мертвым, а рассеяние конницы, которое она наблюдала с холма, оставляло ему немало надежд остаться живым.

Гул и топот внизу все приближался. Подхватив подол, Дарована поспешила вниз и успела как раз занять место на краю скамьи возле княжеского стола, где сидел бледный и осунувшийся Велемог, когда через порог гридницы шагнул его сын.

Несомненно, это был он, хотя узнать его удалось не сразу. Не сказать, чтобы княжич выглядел изнуренным и измученным, но все же он стал другим. Его лицо было ровным и спокойным – таким спокойным его никогда не видели люди, знавшие его с рождения. Радость и дружелюбие, гнев и досада, боль и тоска – все это бывало раньше, но никогда на его лице не отражалось такого равнодушия, говорящего о том, что душа, когда-то так остро воспринимавшая и красоту, и страдание мира, теперь спит. Он немного похудел, черты его лица заострились, рот стал жестче, взгляд – тверже. Он несомненно повзрослел и выглядел даже старше своих девятнадцати лет. Он вернулся не прежним, это было несомненно.

Войдя, Светловой окинул взглядом гридницу и поклонился Велемогу. Ни отец, ни невеста как будто не вызвали у него особых чувств: он поздоровался, как положено воротившемуся путнику, и все. «Его сглазили!» – мелькнуло в мыслях у Дарованы, и с каждым мгновением это убеждение крепло. Только у испорченных, у тех, кого чужая ворожба лишила души, бывают такие лица.

– Держимир отпустил меня, – сказал Светловой, и люди думали, что его сдержанность объясняется стыдом. – Дня три-четыре спустя после битвы, я ехал вслед за вами. После обещал и прочих пленных отпустить.

– Видят боги, как я рад снова видеть тебя, сын, – негромко сказал Велемог.

Невидимая рука держала его за горло: он хотел радоваться, хотел быть счастливым, видя сына живым, на что почти не надеялся, но почему-то вид Светловоя настораживал. Скорее князь готов был поверить, что видит призрак.

– Твоя мать… и я… и все наше племя молило богов… Видишь, даже твоя невеста! – Велемог поспешно обернулся к Дароване и указал на нее Светловою, как будто искал у нее помощи. – Она не покинула нас, она ждала тебя, чтобы… Чтобы теперь, когда ты вернулся, вы могли исполнить давний обет… Боги желали…

Светловой повернулся к Дароване, и она поднялась на ноги. Спокойное лицо Светловоя наполняло ее тревогой, она боялась даже подать ему руку. Но как можно перед глазами людей отступиться от данного слова?

– Сынок! – вдруг вскрикнул голос позади него.

Жизнеслава стояла на пороге, пряди светлых волос виднелись из-под кое-как накинутого на голову платка, на бледном лице глаза казались огромными и не видели никого, кроме Светловоя.

– Я знала! Я ждала! – опавшим голосом, как будто у нее больше не было сил, пробормотала она и бросилась к сыну, словно боялась опоздать, словно какой-то вихрь грозил унести его в дальние края, на сей раз безвозвратно.

Светловой поймал ее в объятия, прижал к груди, тихо улыбнулся. Лицо его оттаяло, у Дарованы полегчало на сердце. Люди в гриднице начали улыбаться, переводить дух.

– Должно быть, натерпелся, бедный, в полоне-то! – стало раздаваться по сторонам неясное бормотание. – Да и по дороге… И не диво, что устал! Тут не до веселья…

Велемог провел тыльной стороной ладони по щеке. Лицо его странно дергалось, и Дарована с изумлением поняла, что он плачет, что это слезы текут по глубоким, совсем старческим морщинам возле носа. А виски его белы от седины. Сердце Дарованы перевернулось от этого зрелища. Так не должно быть! Морена глядит в глаза племени, если князь не может удержать слез.

– Теперь боги с нами! – выговорил Велемог, и его голос тоже выдавал попытку побороть слезы. – Теперь мы будем… И свадьбу сыграем, да?

Светловой кивнул, поверх головы матери глядя на отца.

– Когда, скажи? – спросил Велемог, и никогда еще сын не слышал такого нетвердого голоса, такого робкого вопроса.

Всю жизнь, сколько он себя помнил, отец приказывал. Теперь он просил. Только новая жизнь способна побороть смерть, и главным его стремлением теперь было скорее утвердить в жизни свой едва не погибший род.

– После Купалы, – спокойно ответил Светловой. – Как Купала пройдет, так можно и свадьбу. Или жив не буду…

Велемог предпочел понять последние слова как крепкую клятву. После всего пережитого, отчаянно цепляясь за надежду на радость, он не хотел допустить даже мысли о новых несчастьях.

Дарована настойчиво смотрела на Светловоя и наконец встретила его взгляд. Не такие глаза она хотела