– Думаешь, Джастин победит? – беззаботно поинтересовалась Кэндис, будто речь шла о компьютерной игре вроде “Супермен против Невероятного Халка”.

– Зака или Бобби?

– Зака, – пояснила Кэндис. – Вряд ли Бобби станет драться с Джастином, он хотел выяснить отношения с Заком, потому что слышал, что Зак крутой.

Даже укрывшись от ветра, девочки подмерзали, и вдобавок темнело, хотя еще не было четырех часов. Однако прийти сюда было хорошей идеей. Тик чувствовала, как у нее поднимается настроение. Плечо, за которое ее волок рюкзак следом за материнским джипом, все еще побаливало, но и только. Тик, считай, повезло, под колеса она не угодила, но страху натерпелась. И, как нередко бывало, общение с Кэндис помогало ей не падать духом, хотя Тик спрашивала себя, допустимо ли выстраивать дружеские отношения лишь на том основании, что кому-то живется еще хуже, чем тебе. Девочки примолкли, слушая, как вода журчит у их ног.

– Когда вы с Заком были вместе, – наконец нарушила молчание Кэндис, – ты играла в эту игру с револьвером?

Тик посмотрела на Кэндис и увидела страх в ее глазах.

– Один раз, – призналась Тик.

– А он говорил, что вы постоянно играли. Он и меня пытался заставить.

Зак называл это “польской рулеткой”, якобы в шутку. Он взял один из отцовских револьверов и показал Тик, что в обойме нет ни единой пули. Затем полагалось приставить дуло к виску и нажать на курок. Идея была в том, объяснял он Тик, чтобы проверить, насколько силен твой разум. Если ты знаешь, увидев собственными глазами, что револьвер не заряжен, тебе нечего бояться. Но как-никак это огнестрельное оружие, и твое сознание не дает тебе просто забыть об этом. “И ты заводишься, – улыбаясь, подытожил Зак, – потому что, а вдруг ты ошибся и не заметил одну пульку”.

– Разве не противно, когда выясняется, что люди тебе врут? – Замечание Кэндис, видимо, относилось к Заку, утверждавшему, что они с Тик часто играли в эту игру.

– Кэндис, – сказала Тик, – пообещай, что ты никогда не будешь играть в эту игру.

– Ладно, – пожала плечами Кэндис. Ее страх улетучился, стоило ей поделиться своими переживаниями с подругой.

– Нет, я серьезно, – настаивала Тик. – Пообещай прямо сейчас, иначе мы больше не друзья.

– Ладно, ладно, – более вдумчивым тоном ответила Кэндис. И тут же: – А мы друзья? Можно я об этом всем расскажу?

– Конечно. Почему нет?

Осознав, насколько Кэндис необходимо дружить с ней, Тик невольно вспомнила Джона Восса. Изменилось бы что-нибудь, скажи она ему то же самое? Что, если самое важное на свете – уверенность в том, что у тебя имеется по крайней мере один друг? И что, если ты и есть друг, но отказываешься произнести эти простые слова?

Почти стемнело. Они отправились обратно, и какие-то люди на склоне привлекли их внимание. Примерно в пятидесяти ярдах вверх по течению, там, где река огибала водопад, стояла группа мужчин в костюмах, они обнимали себя руками и поеживались на холоде, но продолжали внимательно слушать женщину, в которой Тик опознала миссис Уайтинг, владелицу “Имперского гриля” и, по словам отца Тик, почти всего остального в городе. За голыми осенними деревьями виднелся лимузин, дожидавшийся седоков у выезда на дорогу, именно в него и впилась глазами Кэндис.

– Вау! – вздохнула она. – Хотела бы ты прокатиться на таком?

Тик же заметила, что и женщина их заметила. И хотя они с Кэндис стояли рядом на большом камне, Тик почему-то не сомневалась, что миссис Уайтинг улыбалась, глядя на нее, а не на Кэндис.

Медленно – приходит к выводу Тик. Все происходит медленно. Ей нелегко сформулировать, зачем так важно знать, с какой скоростью движется мир, но Тик полагает, что это действительно важно. Этим даже можно объяснить, почему Билл Тейлор не очень хороший художник. Его искусство делается быстро, и он постоянно говорит о том, как быстро меняется освещение и как важно “атаковать” холст, фиксируя на нем то, что ты видишь, поскольку точно такое же ты больше не увидишь никогда. Тик понимает, о чем он, но не может избавиться от ощущения, что утверждение с противоположным смыслом столь же истинно.

Ее родители, кстати. Сперва их расставание она восприняла как гром среди ясного неба, но теперь понимает, это был медленный процесс, коренившийся в неудовлетворенных потребностях – их личных. Может, на Тик все это свалилось внезапно, но в реальности медленный марш ее матери от переглядываний к флирту, супружеской измене, разводу и повторному браку был все равно что ходьба по лестнице-тренажеру, когда достижение высшей точки – часто лишь начало очередного подъема, столь же медленного и неотвратимого.

В этом-то все и дело, рассуждает Тик. Медленность происходящего не гарантирует автоматически твоей готовности к переменам. Если бы все происходило быстро, ты бы навострилась реагировать на самые разные неожиданности, твердо помня, что скорость – твой главный козырь. “Медленное” работает совсем по иному принципу, на обманчивом впечатлении, будто у тебя полно времени подготовиться, и утаивая то фундаментальное обстоятельство, что как бы медленно все ни происходило, ты движешься еще медленнее.

В их художественном классе одна стена – сплошное окно, и выходит оно на задворки и огромную парковку, обычно пустоватую; заполняется она только во время школьного турнира по баскетболу среди мальчиков. Сегодня заняты лишь первые четыре-пять рядов парковочных мест, и со своего места за Синим столом Тик видит прямой ровный проход между третьим и четвертым рядами автомобилей, то есть водители, невзирая на свою малочисленность, все же не пренебрегли желтой разметкой на асфальте. За парковкой пологая горка и овальная гравиевая дорожка, о которых отец однажды рассказал ей смешную историю. А еще дальше широкое поле, простирающееся до линии деревьев, откуда начинается болотистая местность. Вдруг Тик замечает едва уловимое движение в дальнем проходе между автомобилями, будто крошечный мячик подскакивает под легким ветерком на почти неподвижном озере. Правда, там, куда она смотрит, нет никакой воды.

Тик лениво наблюдает за этими подскоками вверх, вниз и вбок, а потом возвращается к своему натюрморту, законченному два дня назад, но так и не завершенному – по ее ощущениям, хотя она не очень понимает, в чем тут дело. Может, в том, что рисунок, столь плохо исполненный, нельзя считать завершенным. Ее также расстраивает мысль о неверном решении, принятом изначально, что и привело к неудаче. И даже хуже того, Тик не может сказать точно, кто принял это неверное решение – миссис Роудриг, выбрав этот жуткий пион, или она сама. Ее намерение изобразить пион во всем его уродстве в общем оправданно, думает Тик, но теперь она видит, что и другие цветы в букете она нарисовала так, будто они вянут от разлагающего соседства с пионом. Если изображать объекты красивее, чем они есть, – обман, то намеренно уродовать их – обман не меньший. Она может подправить рисунок, изменить кое-где и кое в чем, но лживость из него уже не вытравить. Единственный выход – начать заново, но и этого ей не дано, уже слишком поздно. На следующей неделе у них новая тема.