— Может… приворожили?

Все ж не верилося мне… одно дело — гордость боярскую показывать, и другое — на гибель людей невинных осудить.

— Не было на ней привороту. Собственная воля. Собственная гордыня. Жадность… уверенность, что за боярскую кровь все спишется. — Это Марьяна Ивановна произнесла с неожиданной злостью. — Поверь, Зослава, все они… почти все они такие… думают, что, коль рождены в семьях боярских, то ныне и всевластны, что законы людские не про них писаны. И люди те для многих — пыль под ногами… не верь боярам. И дружбе боярской.

Отвернулась я, чтоб не видеть этой слабости и обиды чужой, которая в глазах мелькнула.

Не хочу.

Ни судеб чужих, ни будущего, ни прошлого… и без того навидалась, от тайн голова пухнет.

— А отец ее…

— Показывали память, но не поверил. Горем ослеплен, решил, что вымучили это… подстроили, чтоб Кирея оправдать. Так что, Зослава, отныне тебе за ворота лучше не выглядывать. Слово-то царицыно крепко, суд справедлив, да месть — она ни суда, ни слова не разумеет.

Она ручкой махнула, мол, отдыхай.

А куда тут отдохнешь? Вон, наотдыхалася, что бока болять. И сна ни в одном глазу, и думаю, что не объявится он, невзирая на горькое Марьяны Ивановны питие. Какой сон, когда тут такое… и батьку Горданиного жаль премного.

Дочку любую потерял… тут неудивительно, что рассудком помутился.

— Царица его отослала, да богат боярин. Ему кого нанять — дело минутное… и нанял, мыслится.

Пускай.

Не боюся я душегубов подсыльных. Не верю, что придут оне по мою душу.

— Хуже всего, Зославушка, — Марьяна Ивановна пальчиком на чашу указала, из которой я ни глоточка не сделала, — что кем бы ни был наш проклятый царевич, да только имеется у него помощник из магов. И сильных магов. И личину непросто создать, и полог тот… а он против наших амулетов настроен был… нет, из местных он, а вот кто…

Замолчала, уставившись невидимым взглядом в окошко.

И вправду, кто?

Но тем вопросом, мыслю, и без меня занимаются, да люди, в подобных делах сведущие, не чета девке барсуковской.

— Но то не твоя забота, — опомнилася Марьяна Ивановна. — Ты, Зослава, поднимайся и к учебе… и учися, будто ничего и не было… вас вона наградят, указ царский готов уже. За службу верную и прочее…

О награде я и не думала.

Бабка гордиться станет… небось, извелася вся от беспокойствия…

— Ты учись, Зослава… и приглядывайся… по-всякому приглядывайся, авось и увидишь чего интересного…

Она к окошку подошла, распахнула, впуская холодок.

— Свежий воздух, — сказала наставительно, — зело для здоровья полезный.

Я кивнула. Пускай, на холодку оно и думается ясней. А я… не то чтоб думала, но все ж крутилась в голове одна мысль…

— Зачем я им понадобилась? Добромыслу и… боярыне? Это ж он в маске был? Или нет… и в поместье…

— В поместье магией темною баловались, а вот кто — тут не разберешься… только боярыню твою, Зослава, нашли. В лесу и нашли, со стрелою в горле. А при ней и сыночка… зверь его крепко подрал, но Лойко с Ильюшкою опознали.

Вот, значит, как… тогда кто?

И ведь связанный этот неведомый мне человек с боярыней. Как есть связанный…

— Добромысл проклят был. — Я села в постели и кубок с зельем, к которому так и не притронулась, отставила. После выпью, раз велят, но ныне надо ж спросить, раз случилась этакая оказия. — И сказал, что, женившись на мне, проклятие снимет… то есть что матушка его так думала. А разве смертное проклятие можно снять?

— Снять — нельзя, — Марьяна Ивановна присела на табурет, — а вот перевести — можно. На кровь родную. На душу близкую. Муж и жена в глазах Божининых едины… ты б и оттянула на себя часть проклятья. А если б забрюхатела, тут тебе и кровь родная, глядишь, вовсе перевести получилось бы.

На дите нерожденное?

И боярыня ведала… ведала, конечно… как не ведать…

— Из девок, которых тут привезли, трое рожавшие, да только детей при них не нашлось… она и прежде проклятие отводила этаким макаром. Но человеческая кровь слабая. Твоя ж — дело иное. Только чуется, не по нраву царевичу самозваному такое самоуправство пришлось. Так что, Зослава, считай, восстановил он справедливость.

Марьяна Ивановна усмехнулась так недобро.

— А ты пей настой, пей… отдых тебе надобен. Спи, пока можешь…

Теперь я спорить не стала.

А спозараночку Марьяна Ивановна одежу мою принесла, из тех нарядов, которые бабка в Барсуках укладывала. И стало быть, добралася карета до столицы.

И люди.

И… и все-то сложилось поперек той судьбы.

К лучшему ли? Об том нехай мудрецы да боги мыслють, а я оделася, волосья расчесала, косоньку заплела, пущай и руки дрожали… с чего бы им?

А там внове Марьяна Ивановна подоспела, и с подносом.

— На от, занеси, — поставила она его на подоконничек. — Глядишь, с тобою кобениться и перестанет. А то ести не ест… гордый, значится.

Это она про Арея… а как не ест? Так же ж помереть можно! Не позволю… даром, что ли, я его тянула… сама мало что не померла… а он тут от еды носу воротит.

Силком заставлю.

Ну, это я, конечно, туточки такая храбрая-перехрабрая, а стоило на ноги встать, так и поубавилося храбрости.

— Идти-то можешь? — Марьяна Ивановна тотчас подскочила, за ручку вцепилась. — Иль еще денек полежишь?

Охота сказать было, что полежу, что силов нет никаких и голову кружит, но головою оною, незакруженной вконец, я мотнула.

— Пойду.

— От и правильно. Так оно верней. Мужиков без пригляду оставлять неможно, а то ж надумают такого, что ни розгою, ни молотом не выбьешь. Особливо когда упертые, как этот твой… иди, иди…

И сама под рученьку ведет, сопровождает, значит.

Идти-то недалече.

До двери, а после через коридорчик узенький до другое двери.

— Туда тебе, — Марьяна Ивановна ручку мою выпустила. — Иди, Зославушка…

Я и пошла.

Дверь-то отворилася тихенечко. И досочки под ногою не скрипнули… и вошла, огляделася, узрела комнату, почти такую ж, в которой и сама лежала, только больше, ширше и длиньше. Лавки вытянулися вдоль стен, иные пустые, иные — прикрытые ширмами полотняными, но и за ними никогошечки не было. Я уж порешила, что Арей сбег, не дождавшися, когда голос услышала…

— …подумай хорошенько, родственничек, — говорил Кирей, и тихо, да все одно слышу-то я хорошо. Отступила было к двери, потому как негоже беседы чужие подслухивать, но не ушла. — Это твой единственный шанс.