– Ситроэн, Ноэль, пойдемте, мои маленькие. Мамочка испекла на полдник очень вкусный пирог. Быстрее! Быстрее! Кто поцелует меня первым, тот получит самый большой кусок пирога!

Ситроэн не двигался. Ноэль подмигнул ему и бросился в объятия Клементины с выражением поддельного ужаса. Она крепко обняла его.

– Что случилось с моим ребеночком? Он такой испуганный. Что его беспокоит?

– Мне страшно, – прошептал Ноэль. – Без стены.

Ситроэн чуть не расхохотался. Ну и юморист!

Жоэль, пережевывая конфету, принялся успокаивать брата.

– Ничего страшного, – сказал он. – Вот я совсем не боюсь. Новая стена красивее старой, и теперь нам будет еще лучше в нашем саду.

– Мое сокровище! – растрогалась Клементина, крепко обнимая Ноэля. – Неужели ты подумал, что мамочка способна сделать что-нибудь такое, что может тебя напугать? Будьте паиньками и идите полдничать.

Она улыбнулась Ситроэну. Тот увидел, как ее губы задрожали, и покачал головой. Она расплакалась. Он посмотрел на нее с любопытством. Затем, пожав плечами, все-таки подошел. Она судорожно притянула его к себе.

– Плохой! – сказал Жоэль. – Ты опять довел маму до слез.

И как следует поддал ему локтем.

– Нет-нет, – спохватилась Клементина.

Ее голос уже успел промокнуть от слез.

– Он не плохой. Вы все паиньки, вы все мои маленькие цыплята. Пойдемте же посмотрим на красивый пирог. Давайте!

Жоэль побежал вперед, за ним Ноэль. Клементина взяла Ситроэна за руку и повела к дому. Он плелся, угрюмо насупившись; ему были неприятны цепкие пальцы, сжимающие его запястье; его это стесняло. Ему были неприятны и ее слезы. Что-то вроде жалости удерживало его рядом с матерью, но эта жалость вызывала стыд, смущение, похожее на то, которое он испытал, войдя однажды без стука в комнату служанки и увидев ее перед тазом, голой, с пучком волос внизу живота и закрасневшим полотенцем в руках.

XXIV

79 декарта

«Деревьев больше нет, – думала Клементина. – Деревьев больше нет, новая ограда – отличного качества. Два пункта выполнены. Или даже подпункта, маленьких, конечно, но снимающих с повестки дня возможные последствия. Отныне значительное число несчастных случаев разного рода перейдет в категорию нулевой вероятности. Детки мои дорогие! Какие они большие, красивые, цветущие. А всё кипяченая вода и тысяча других мер предосторожности! Как хорошо они выглядят. А с чего им выглядеть плохо, если все плохое я беру на себя? Но нельзя никогда терять бдительность, нужно продолжать в том же духе. Продолжать. Остается еще столько опасностей! Устраненная опасность высоты и пространства уступила место опасности гладкой поверхности. Земля. Гниение, микробы, грязь – все идет от земли. Нейтрализовать землю. Соединить участки стены таким же безопасным полом. Эти чудесные стены, эти незримые стены, стены, о которые невозможно удариться, но которые идеально ограничивают пространство. Которые ограничивают начисто. Если сделать и землю такой же, – земля, сводящая на нет саму себя! – им останется лишь смотреть на небо… а небо так незначительно. Разумеется, несчастья могут свалиться и сверху. Но, не умаляя большую опасность неба, можно допустить – я не считаю себя плохой матерью, допуская – о! чисто теоретически – возможность отвести небу последнее по значительности место в списке опасностей. Ох уж эта земля.

Покрыть кафелем землю в саду? Керамическими плитками. Может быть, белыми? А солнечные блики, бьющие по их нежным глазкам? Раскаленное солнце; причем ни с того ни с сего перед ним проплывает облако; облако в форме линзы – что-то вроде лупы; сфокусированный луч попадает прямо в сад; белые плитки отражают свет с неожиданной силой, светящийся поток обрушивается на детей – их жалкие ручонки пытаются его остановить, защитить глаза, – и вот, ослепленные безжалостными частицами, они теряют равновесие – ничего не видят, падают ниц… Господи, сделай так, чтобы пошел дождь… Я лучше выложу пол черной плиткой. Господи, черные плитки… но плитки такие твердые, если они вдруг упадут – поскользнутся на мокром после дождя полу, оступятся – шлеп, и Ноэль растянулся на полу. К несчастью, никто не видел, как он упал; незаметная трещинка притаилась под его нежными локонами – братья относятся к нему как обычно, не учитывая его состояние, – в один прекрасный день он начинает бредить – его осматривают – доктор ничего не понимает, и внезапно его череп раскалывается, трещина увеличивается, и верхняя часть черепа слетает, как крышка, – и изнутри вылезает мохнатое чудовище. Нет! Нет! Не может быть, Ноэль, только не падай! Осторожно!.. Где он?.. Они спят – здесь, рядом со мной. Спят в своих кроватках. Я слышу их сопение… лишь бы их не разбудить, тихо! Осторожно! Но этого никогда бы не случилось, если бы пол был нежным и мягким, как резиновый, – да, вот что им нужно, резиновый пол, очень хорошо, весь сад, покрытый резиновым ковром, – а если огонь? – резина горит, плавится, в ней вязнут их ноги, а дым забивает им легкие – все, я больше не могу, это невозможно – я зря стараюсь, лучше все равно не придумать – пол, подобный стенам, совсем как стена, пол из ничего, уничтожить землю – позвать рабочих, вернуть рабочих, чтобы они растянули во всю длину-ширину невидимый, неосязаемый ковер – дети останутся дома на время работ, и когда все будет сделано, опасности больше не будет – хотя это небо, хорошо, что я о нем вспомнила, – но я ведь уже решила, что сначала нужно обезвредить землю…»

Она встала – Жакмор не откажется сходить за рабочими еще раз – жалко, можно было сделать все сразу, – но невозможно обо всем думать одновременно – нужно искать, искать постоянно – в наказание за то, что не смогла все найти раз и навсегда, и упорствовать, беспрестанно совершенствоваться – нужно построить им совершенный мир, мир чистый, приятный, безопасный, как внутренность белого яйца, утопающего в пуховой подушке.

XXV

80 декарта

Распорядившись насчет работ, Жакмор, пользуясь свободным временем, выдавшимся в это утро, завернул в церковь поболтать с кюре, чьи воззрения ему были довольно симпатичны. Он проник в эллипсоидное помещение, в котором царил изысканный полумрак, с наслаждением старого кутилы вдохнул культовый аромат и подошел к приоткрытой двери в ризницу. Заявил о себе троекратным стуком.

– Войдите, – пригласил голос кюре.

Жакмор толкнул дверь. Посреди захламленной комнатушки кюре в трусах прыгал через скакалку. Развалившийся в кресле, со стаканом сивухи в руке, ризничий молча восторгался. Кюре показывал неплохие результаты, хотя его хромота несколько смазывала элегантность выполняемого упражнения.

– Здравствуйте, – сказал ризничий.

– Мое почтение, господин кюре, – произнес Жакмор. – Я проходил мимо и решил заскочить, чтобы вас поприветствовать.

– Можете считать, что поприветствовали, – заявил ризничий. – Чего-нибудь крепенького в кофеек?

– Извольте оставить ваши сельские замашки, – одернул его кюре. – В доме Господа подобает