Элизабет была ошеломлена этим взрывом негодования со стороны дочери:

– Кэтрин, дорогая… я не знала, что ты это так воспринимаешь.

– Ты никогда не знаешь, что и как я воспринимаю. Тебя это ни капельки не волнует.

– Неправда. Ты у меня самое дорогое на всем белом свете.

– Нет! О, хоть бы я умерла! – Кэтрин с плачем бросилась на постель и зарылась лицом в подушку. Элизабет положила руку ей на плечо, но Кэтрин резко отстранилась и зарыдала еще пуще. – Оставь меня в покое! – повторяла она. – Оставь, не трогай!

Элизабет вышла на веранду и села на низкие качели, подвешенные у порога. Она чувствовала себя словно в тумане. Бессознательно оттолкнувшись носком от пола, она привела качели в движение. Вперед-назад, вперед-назад… Цепи качелей поскрипывали то с высоким, то с низким звуком. Мерный ритм действовал на ее взбудораженные нервы успокаивающе, почти гипнотизировал.

От обиды Элизабет хотелось негодующе закричать в свое оправдание: «Да ведь я сделала для своего ребенка все что могла… Она должна быть благодарна мне! Уже который год я донашиваю старые платья, лишь бы она была одета как следует. Я предоставила ей комнату Пинни, а сама торчу наверху. Я отказываю себе во всем. Я подарила ей свои жемчужные подвески, а она сразу же потеряла одну из них. Я работаю не покладая рук ради того, чтобы в доме был уют, а моя дочка училась в приличной школе. Она уже достаточно взрослая и должна понимать, как нелегко мне приходится. Разве Кэтрин не видит, что я засиживаюсь допоздна с расчетными книгами, терзаясь, как свести концы с концами? Как она смеет бросать мне упрек в том, что я не порхаю по вечеринкам?»

Размах качелей сделался шире, цепи скрипели все громче. На мгновение Элизабет упоенно отдалась трэддовской необузданности во гневе. Обломать бы гребень о задницу этой девчонки, думалось ей. И вдруг в памяти всплыли звуки ударов по беззащитному телу – слишком хорошо ей знакомые. Элизабет содрогнулась. Горло ее стиснула жалость. Господи всемилостивый, прости мне мои мысли! Сражаясь с воспоминаниями, она усилием воли заставила себя выровнять дыхание, но унять дрожь во всем теле оказалось труднее. Качели постепенно остановились.

Элизабет задумалась о собственном детстве. Гордилась ли она своей матерью? Мэри Трэдд мало что для нее значила. Когда после замужества она уехала из Чарлстона, Элизабет едва исполнилось девять. А предыдущий год Элизабет провела в Эшли Барони. «Тетушкой Джулией я гордилась, это верно, – думала Элизабет. – Даже в те годы я была уверена в ее исключительности. Не было ничего такого, с чем бы она не справилась. Я трепетала перед ней, но в то же время и восхищалась ею. Нет, Кэтрин меня ничуть не боится, она не может не знать, как я ее люблю. С другой стороны, однако, восторга у нее я не вызываю. Делаю все не так, как надо».

Мысли потекли стремительно, причиняя острую боль. «Так, – с издевкой говорил внутренний голос, – дочка тебя не любит… Тебя никто не любит – никто никогда не любил. Ни мать, ни нянька, ни муж, ни дочь. Ты не заслужила любви. Полный провал».

– Трэдд, – вслух произнесла Элизабет. – Трэдд меня любит.

Но что понимает под любовью восьмилетний малыш? Он любит слово «мама» – а как же иначе? Тебя он не знает. В его возрасте Кэтрин тоже любила «мамочку».

– Мама! – С лестницы послышался голос Трэдда. – Мама, уже очень поздно. Разве ты не собираешься подоткнуть мне одеяло?

Элизабет вытерла слезы подолом юбки.

– Иду, милый, иду, – отозвалась она. – Сейчас, потерпи секундочку.

Эту ночь Элизабет провела без сна. Колокола церкви Святого Михаила исправно отбивали каждую четверть часа, сторож выкликал «все в порядке!», но Элизабет с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться навзрыд. Только когда перед рассветом смутно забелели окна и сторож сонно протянул: «Пять часов, все в порядке!» – ей припомнилась давняя ответная реплика Пинкни.

– Но может быть гораздо лучше, – пробормотала она.

И невольно улыбнулась. Голова ее прояснилась, безутешно отчаянные мысли бесследно растаяли. В чем-то Кэтрин и права. Элизабет была вынуждена признаться себе, что ей вовсе не так уж необходимо отгораживаться от мира. Сила Чарлстона заключалась в тесном сообществе горожан, а она, положившись единственно на себя, лишилась этой опоры. Да и трудилась она с таким напряжением не просто ради семейного благосостояния. Нет, ее увлекал сам процесс работы, ей нравилось строить планы, отдавать распоряжения. Но стоит ли посвящать этому всю жизнь? Предельная занятость помогала ей к тому же уйти от неопровержимого факта, который окружающие непременно довели бы до ее сознания: она выбрала одиночество. Перестала за собой следить. Как будто достаточно одной чистоты и опрятности… Отсутствие тщеславия – это оборотная сторона гордыни, так же как и отказ принимать помощь со стороны.

«Моя обязанность – гордиться тем, чего я достигла. Я вовсе не неудачница. Но нельзя предаваться слабостям, а прятаться от жизни – это и есть слабость, проявление страха. Люди причиняли мне страдание? Но благодаря им я испытывала радость, они протягивали мне руку помощи, и я, если хотела, принимала ее. Разве это не честный обмен – познать горечь, но вместе с тем испытать и столько всяких радостей? Главное – принимать жизнь во всей полноте, не пытаясь от нее убежать».

А любовь? Элизабет тихонько вздохнула, проникшись жалостью к себе. Но это был один-единственный вздох, последний прилив слабости. От сердца у нее отлегло, по жилам пробежала бодрящая струя энергии. На свете полно людей, никогда не знавших ничего о любви, – и что же? Мир стоит, как стоял от начала века: восходы и закаты сменяются своим чередом, каждой новой весной цветут цветы, солнце играет в воде – и столько в жизни еще такого, что радует душу… Для счастья этого хватит с избытком.

– Кэтрин! – обратилась Элизабет к дочке за завтраком. – Я все думаю о нашем вчерашнем разговоре.

– Прости, мама. Я тебе нагрубила. – Из-за вызывающего тона извинение Кэтрин прозвучало неубедительно.

«Спокойствие, – приказала себе Элизабет. – Не давай воли гневу».

– Да, пожалуй, что так, – невозмутимо продолжала она. – Не будем больше к этому возвращаться. Ты права: я и в самом деле чересчур увлеклась заботами о Карлингтоне, ты вовремя это подметила. Теперь я собираюсь перемениться.

– А что, мама, вы с Кэтрин поссорились? – Трэдду не терпелось дознаться, что произошло.

Элизабет ущипнула его за нос:

– Вот что случается с маленькими мальчиками, которые суют нос не в свое дело. Доедай поскорее свою кашу, а то она остынет.

После того как дети ушли в школу, Элизабет занялась ревизией своего гардероба. Всюду обнаружились изъяны: недоставало и того, и другого, и третьего. Тогда она села к столу и написала записку Джо Симмонсу с просьбой заглянуть к ней.

– Решено – чванство побоку! – объявила она Джо. Тот явился на следующий же день. – Ты богаче царя Мидаса, Джо. Хочу попросить тебя о надбавке, на которой ты так настаиваешь. Но только деньги эти должны быть выделены из твоей части доходов от Карлингтона.