Может быть, наше малодушие – дописывать – то есть богоданной строке (чаще двум) приписывать – начало, достигнутой цели – дорогу? (уже пройденную внутри, может быть, в течение всей жизни (она и была – дорога!), может быть – в молнию сна)…

* * *

Господи! Как хорошо, что есть два слова: aube и aurore (рассвет и заря) и как я этим счастлива, и насколько aube лучше aurore, которая (и вещь, и звук) тоже чудесна, и как обе – сразу, для слуха уже, звучат женскими именами и пишутся (слышатся) с большой буквы!

Aube-Aude – (по-моему – любимая Роланда: – la belle Aude, которая конечно походила на aube, да и была ею – настолько в Chanson de Roland ее – нет). И как хорошо, что у нас рассвет – он, а заря – она (откровенная)…

* * *

Я, любя природу, кажется, больше всего на свете, без ее описаний обошлась: я ее только упоминала: видение дерева. Вся она была фоном к моей душе. Еще: я ее иносказывала: Березовое серебро! Ручьи живые!

* * *

Во мне – таинственно! – уцелела невинность: первого дня, весь первый день с его восхищением – изумлением и доверием. Для меня всякий – хорош (а плохой – больной)…

Декабрь 1940 г.

Потом видела во сне С. Я. Пк, о крой не думаю никогда и о смерти крой не пожалела ни секунды, – просто – тогда все чисто выгорело – словом, ее, с глупой подругой и очень наивными стихами, от кых – подруги и стихов – я ушла в какой-то вагон III кл и даже – четвертого.

6-го января 1941 г.

– нынче тащу поляков в Гослитиздат. Среди них один – замечательный (по усилию точно сказать – несказанное) – Юлиан Пшибось.

Большой поэт целиком уцелевает в подстрочнике.

Не большой – целиком пропадает: распадается на случайности рифм и созвучий.

И это я – «формалист»!!!

(О, сволочь: 3ский)!

27-го января 1941 г., понедельник.

Мне 48 лет, а пишу я – 40 лет и даже 41, если не сорок два (честное слово) и я, конечно, по природе своей – выдающийся филолог, и – нынче, в крохотном словарчике, и даже в трех, узнаю, что ПАЖИТЬ – pacage – пастбище, а вовсе не поле, нива: сжатое: отдыхающее – поле. Итак, я всю жизнь считала (и, о ужас м б писала) пажить – полем, а это луг, луговина. Но – вопреки трем словарям (несговорившимся: один французский – старый, другой – советский, третий – немецкий) все еще не верю. Пажить – звучит: жать, жатва.

Вчера, по радио, Прокофьев (пишет очередную оперу. Опера у него – функция) собств голосом:

– Эту оперу нужно будет написать очень быстро, п ч театр приступает к постановке уже в мае (м б, в апреле – неважно).

– С С! А как Вы делаете – чтобы писать быстро? Написать – быстро? Разве это от Вас (нас) зависит? Разве Вы – списываете?

Еще:

– Театр приступает к постановке – уже в мае.

К постановке ненаписанной, несуществующей оперы. – Прокофьева. – Это единств достоверность.

Быстро. Можно писать – не отрываясь, спины не разгибая и – за целый день – ничего. Можно не, к столу не присесть – и вдруг – все четверостишие, готовое, во время выжимки последней рубашки, или лихорадочно роясь в сумке, набирая ровно 50 коп, думая о: 20 и 20 и 10. И т. д.

Писать каждый день. Да. Я это делаю всю (сознательную) жизнь. На авось. Авось да. – Но от: каждый день – до: написать быстро… Откуда у Вас уверенность? Опыт? (Удач). У меня тоже – опыт. Тот же, Крысолов, начатый за месяц до рождения Мура, сданный в журнал, и требовавший – по главе в месяц. Но – разве я когда-нб знала – что допишу к сроку? Разве я знала – длину главы: когда глава кончится? Глава – вдруг – кончилась, сама, на нужном ей слове (тогда – слоге). На нужном вещи – слоге. Можно – впадать в отчаяние – что так медленно, но от этого – до писать быстро…

– Все расстояние между совестливостью – и бессовестностью, совестью – отсутствием ее.

Да, да, так наживаются дачи, машины, так – м б (поверим в злостное чудо!) пишутся, получаются, оказываются гениальные оперы, но этими словами роняется достоинство творца.

Никакие театры, гонорары, никакая нужда не заставит меня сдать рукописи до последней проставленной точки, а срок этой точки – известен только Богу.

– С Богом! (или:) – Господи, дай! – так начиналась каждая моя вещь, так начинается каждый мой, даже самый жалкий, перевод (Франко, напр).

Я никогда не просила у Бога – рифмы (это – мое дело), я просила у Бога – силы найти ее, силы на это мучение.

Не: – Дай, Господи, рифму! – а: – Дай, Господи, силы найти эту рифму, силы – на эту муку. И это мне Бог – давал, подавал.

Вот сейчас (белорусские евреи). Два дня билась над (подстрочник):

«А я – полный всех даров – Науками, искусствами, все же сантиментален, готов сказать глупость банальную:

Такая тоска ноет в сердце

От полей только что сжатых!»

(Только что сжатых полей не влезало в размер). Вертела, перефразировала, иносказывала, ум-за-раз-ум заходил, – важна, здесь, простота возгласа. И когда, наконец, отчаявшись (и замерзши, – около 30-ти гр и все выдувает), влезла на кровать под вязаное львиное одеяло – вдруг – сразу – строки:

– Какая на сердце пустота

От снятого урожая!

И это мне – от Бога – в награду за старание. Удача – (сразу, само приходящее) – дар, а такое (после стольких мучений) – награда.

Недаром меня никогда не влекло к Прокофьеву. Слишком благополучен. Ни приметы – избранничества. (Мы все – клейменые, а Гёте – сам был Бог). Иногда и красота – как клеймо. (Тавро – на арабских конях). Но – загадка – либо П, действительно, сам, как Мский – сам (но М был фетишист), – либо сам – нет (кроме самообмана), и, в последнюю минуту, Пву подает – все-таки Бог.

Верующая? – Нет. – Знающая из опыта.

* * *

Я отродясь – как вся наша семья – была избавлена от этих двух : слава и деньги. Ибо для чего же я так стараюсь нынче над… вчера над… завтра над… и вообще над слабыми, несуществующими поэтами – так же, как над существующими, над – как над Бодлером?

Первое: невозможность. Невозможность иначе. Привычка – всей жизни. Не только моей: отца и матери. В крови. Второе: мое доброе имя. Ведь я же буду – подписывать. Мое доброе имя, то есть: моя добрая слава. – «Как Цветаева могла сделать такую гадость?» невозможность обмануть – доверие.

(Добрая слава, с просто – славой – незнакома). Слава: чтобы обо мне говорили. Добрая слава: чтобы обо мне не говорили – плохого. Добрая слава: один из видов нашей скромности – и вся наша честность.