Лежа на софе, графиня отдавала герцогу д'Эгийону утренние распоряжения.

Они обернулись на шум и замерли в изумлении, разглядев маршала.

– А-а, господин герцог! – вскричала Дю Барри.

– Дядюшка! – в тон ей воскликнул д'Эгийон.

– Да, графиня! Да, дорогой племянник!

– Неужели это вы?

– Я самый!

– Лучше поздно, чем никогда, – заметила графиня.

– Ваше сиятельство! К старости люди становятся капризными, – отвечал маршал.

– Вы хотите сказать, что снова воспылали любовью к Люсьенн…

– Я испытываю самую что ни на есть страсть, которая мне на время изменила только из-за каприза. Это именно так, и вы прекрасно закончили мою мысль.

– Таким образом, вы решили вернуться…

– Да, я вернулся, – проговорил Ришелье, устраиваясь в лучшем кресле, которое он определил с первого взгляда.

– Наверное, есть еще что-то, о чем вы умалчиваете, – предположила графиня – Каприз.., не свойствен таким людям, как вы – Графиня! Не стоит меня упрекать. Я лучше своей репутации И раз уж я вернулся, как вы сами видите, то это – То это? – подхватила Дю Барри.

–..то это по велению сердца!

Герцог д'Эгийон и графиня расхохотались.

– Какое счастье, что мы не лишены юмора, и можем оценить вашу шутку! – заметила графиня.

– Что вы хотите этим сказать?

– Могу поклясться, что глупцы вас не поняли бы и в изумлении пытались бы найти другую причину вашего возвращения. Даю вам слово Дю Барри, только вы, герцог, умеете по-настоящему войти и выйти; Моле, сам непревзойденный Моле рядом с вами – не более, чем деревянная кукла!

– Так вы не верите, что я пришел по зову сердца? – вскричал Ришелье. – Графиня! Графиня! Предупреждаю вас – вы заставляете меня плохо о вас думать. Не смейтесь, дорогой племянник, иначе я буду вас называть каменным сердцем, которое я не возьмусь на что бы то ни было употребить.

– Даже на то, чтобы состряпать из него небольшой кабинет министров? – спросила графиня и снова расхохоталась с откровенностью, которую и не пыталась скрыть.

– Хорошо, бейте, бейте! – надув губы, пробормотал Ришелье. – Я, к сожалению, не могу ответить вам тем же: ведь я слишком стар, мне нечем защищаться, пользуйтесь, пользуйтесь моей слабостью, графиня – теперь это неопасное удовольствие.

– Что вы, графиня! Вам, напротив, следует поостеречься, – предупредил д'Эгийон. – Вели дядюшка еще раз упомянет о своей немощи – мы пропали. Нет, господин герцог, мы не будем на вас нападать: как бы вы ни были слабы или ни напускали на себя вид немощного старца, вы с лихвой вернете нам все удары. Нет, мы и впрямь рады вашему возвращению.

– Да! – радостно подхватила графиня. – И по случаю этого возвращения мы прикажем устроить фейерверк, а вы знаете, герцог…

– Я ничего не знаю, графиня, – с наивностью младенца пролепетал маршал.

– Во время фейерверков всегда бывает сколько-нибудь опаленных искрами париков, несколько помятых под ударами палок шляп…

Герцог поднес руку к парику и осмотрел свою шляпу.

– Да, да, верно, – поддакнула графиня, – впрочем, вы к нам вернулись – так-то лучше! А я, как вам сказал д'Эгийон, безумно счастлива. И знаете, почему?

– Графиня! Графиня! Вы опять скажете какую-нибудь гадость.

– Да, но это уж будет последняя.

– Хорошо, говорите!

– Я счастлива, маршал, потому что ваше возвращение предвещает хорошую погоду. Ришелье поклонился.

– Да, – продолжала графиня, – вы – как те поэтические птички, что предсказывают затишье. Как они называются, господин д'Эгийон? Вы ведь пишете стихи и должны это знать.

– Альционы, ваше сиятельство.

– Совершенно верно! Ах, маршал, надеюсь, вы не рассердитесь, что я сравниваю вас с птицей, носящей столь звонкое имя!

– Я не рассержусь, графиня, потому что сравнение точное, – сказал Ришелье с гримасой, означавшей удовлетворение, а удовлетворение Ришелье предвещало всегда какую-нибудь пакость.

– Вот видите!

– Да, я принес хорошие, просто замечательные новости!

– Неужели? – небрежно бросила графиня.

– Какие же? – поинтересовался д'Эгийон.

– Зачем вы так торопитесь, герцог? – перебила его графиня. – Дайте же маршалу время что-нибудь придумать.

– Нет, черт меня побери! Я могу сообщить вам их теперь же. Они готовы и даже несколько устарели.

– Маршал! Если вы принесли старье.

– Ну знаете, графиня, хотите берите, хотите нет.

– Хорошо, возьмем, пожалуй.

– Кажется, король угодил в западню, графиня.

– В западню?

– Именно.

– В какую западню?

– В ту, что вы ему расставили.

– Я расставила западню королю? – переспросила графиня.

– Тысяча чертей! Вы не хуже меня это знаете.

– Нет, даю слово, мне ничего об этом не известно.

– Ax, графиня, как нелюбезно с вашей стороны так меня мистифицировать!

– Правда, маршал, я ничего не понимаю! умоляю вас, объясните, в чем дело!

– Да, дядюшка, объяснитесь, – поддакнул д'Эгийон, угадывавший некий злой умысел под двусмысленной улыбкой маршала, – ее сиятельство с нетерпением ждет ваших объяснений.

Старый герцог повернулся к племяннику.

– Было бы странно, черт побери, если бы ее сиятельство не посвятила вас в свою тайну, дорогой д'Эгийон. В таком случае, это было бы еще тоньше, чем я предполагал.

– Чтобы она меня посвятила?.. – переспросил д'Эгийон.

– Ну конечно! Поговорим начистоту, графиня. Да вы раскрыли хотя бы половину своих секретов, своих происков против его величества.., бедному герцогу, сыгравшему в них столь значительную роль!

Графиня Дю Барри покраснела. Было еще так рано, она не успела ни нарумяниться, ни налепить мушки; покраснеть ей было легко.

Однако это было опасно.

– Вы оба удивленно смотрите на меня своими прекрасными глазами, – продолжал Ришелье, – неужели я должен раскрывать вам ваши дела?

– Раскрывайте, раскрывайте! – в один голос воскликнули герцог и графиня.

– Благодаря своей необычайной проницательности король, должно быть, уже все разгадал и ужаснулся.

– Что он мог разгадать? – спросила графиня. – Ну же, маршал, я умираю от нетерпения!

– Ну, например, ваше взаимопонимание с моим присутствующим здесь племянником…

Д'Эгийон побледнел и, казалось, его взгляд говорил графине: