уже в XIV веке, и с тех пор торговля периодически прекращалась"; "периоды хаоса [в Китае] были периодами фрагментации, когда невозможно было навязать единые политические рамки. . . . Это позволяло... проводить больше политических, социальных и культурных экспериментов. . . . Период Воюющих государств [например] . ...был необычайно творческим периодом в истории Китая"; (в Китае) "идея pluribus unum никогда не была должным образом институционализирована. . . . Различные [временные] государства . ...не пришли к взаимодействию в рамках взаимно уравновешивающей системы государств. Вместо этого гегемония навязала себя"³⁵.

В более мелких масштабах логика "мал - да удал" тоже работает. Относительное отсутствие национального регулирования в Англии, а затем в Великобритании, за исключением внешних тарифов, и подверженность отдельных городов конкуренции со стороны других городов, как я уже отмечал, способствовали терпимости и улучшению. Когда в 1815 году было основано Королевство Нидерландов, межгородская конкуренция, столь плодотворно влиявшая на свободу и улучшение жизни, стала подавляться. Неудивительно, что в Нидерландах медленно развивалась промышленность. Вновь объединенная страна была заражена многими сотнями национальных картелей, действующих по закону и по сей день.

Эта логика применима и в последнее время. В 1980-х годах, в начале истории Общего рынка, как отмечает экономист Виктория Керзон Прайс, "конкуренция между регуляторами" хорошо работала на потребительский выбор, заставляя производителей конкурировать в пространстве качество/стоимость. Однако после 1985 г. общеевропейские стандарты (с "квалифицированным большинством голосов") положили начало лавине нормативных актов, исходящих из Брюсселя, объявляющих, скажем, шоколад Cadbury "не шоколадом" или непастеризованные итальянские сыры запрещенными. Промышленное лоббирование "озолотившихся", по выражению Керзона Прайса, производителей привело к тому, что на Общем рынке, как в Нидерландах после 1815 года или в США после решений Верховного суда по вопросам регулирования, было создано "равное игровое поле" - вместо того чтобы итальянский сыр, произведенный по итальянским правилам, свободно конкурировал с французским сыром, произведенным по французским правилам. Керзон Прайс предлагает схему соотношения качества (которое является благом, как бы оно ни измерялось) и стоимости (плохое качество), а также границу возможностей, которая, таким образом, имеет наклон вверх. Когда игровое поле не выравнивается общеевропейским регулированием, существует множество комбинаций качества и стоимости. Отдельные потребители могут выбирать то, что лучше для каждого из них. В отличие от этого Брюссель навязывает одну комбинацию, которая хороша для компаний с золотым покрытием и более богатых стран, но делает невозможной конкуренцию Греции или Румынии, предлагающих низкое качество при низкой стоимости. Централизация против конкуренции защищает Германию и Францию. Европейская промышленность приспособилась к правилам "Общего рынка", застыла в старых стандартах, которые теперь трудно изменить, что привело к производственному склерозу. Свободная торговля появилась после 1800 года, когда Европа была раздроблена, когда была преодолена блокада, вызванная местным, а затем и национальным меркантилизмом.

Веселая уверенность в очевидности и простоте системы естественной свободы через свободную прессу и пористые европейские государства была совершенно новаторской в раннее время, она была опробована в Польше и Голландии в XVI веке, в Англии после Гражданской войны, а затем в Шотландии и английских колониях в Северной Америке. Удивительно, но это сработало - во имя свободы, достоинства и Великого обогащения.

 

Глава 42. Политические идеи имели значение для обеспечения равной свободы и достоинства

"Одна из историй западной политики, - пишет политический философ Мика ЛаВак-Манти, ссылаясь на Чарльза Тейлора и Питера Бергера (он мог бы сослаться на большинство европейских авторов по этому вопросу, от Локка, Вольтера и Вольстонкрафта до Токвиля, Арендт и Ролза), - гласит, что в условиях модерна равное достоинство заменило позиционную честь как основание, на котором зиждется политический статус индивида":

Теперь, как гласит история, достоинство, которым я обладаю не более чем в силу своей человечности, дает мне и статус гражданина по отношению к государству, и право на уважение со стороны других людей. Раньше мой политический статус зависел, во-первых, от того, кем я был (больше уважения к родовитым, меньше - к низшим), а во-вторых, от того, насколько хорошо я себя зарекомендовал в качестве такого человека. В общих чертах история верна.¹

Характерна статья 3 Конституции Италии, принятой в 1948 году (впоследствии значительно переработанная, но не в этой статье): "Все граждане обладают равным социальным достоинством и равны перед законом без различия пола, расы, языка, религии, политических убеждений, личного и общественного положения"².

"Но, - продолжает ЛаВак-Манти, - здесь есть важные осложнения". Одна из важных сложностей заключается в том, что европейцы использовали свои старые и существующие ценности для аргументации новых. Так поступают и люди. ЛаВак-Манти отмечает, что "аристократические социальные практики и ценности сами по себе используются для обоснования и формирования современности" - в качестве примера он приводит странный эгалитаризм дуэлей неаристократов раннего Нового времени. Точно так же оптовый торговец в "Столпах общества" Ибсена (1877 г.) заключает сделку, ссылаясь на своих (знатных) предков-викингов: "Решено, Берник! Слово норманна твердо, как скала, ты это знаешь!"³ Американский бизнесмен для подобных заверений использует миф о ковбое. Аналогичным образом христианские социальные практики и ценности использовались для обоснования и формирования современности: усиление авраамического индивидуализма перед Богом, затем социальное Евангелие и католическое социальное учение, затем социализм из религиозных доктрин благотворительности и экологизм из религиозных доктрин рационального использования ресурсов. А европейские интеллектуальные практики и ценности - средневековые университеты (заимствованные из арабского мира), королевские общества XVII века и снова гумбольдтианский современный университет, основанный на принципах интеллектуальной иерархии, - используются в дальнейшем для повышения достоинства любого спорщика. Свидетельство тому - блогосфера.

В свое время уникальные европейские идеи индивидуальной свободы для всех свободных людей, а затем, что поразительно (к неудовольствию некоторых консерваторов), для рабов, женщин, молодежи, сексуальных меньшинств, инвалидов и иммигрантов, были обобщены на основе гораздо более древних буржуазных свобод, предоставляемых городом за городом. Том Пейн писал в "Эпохе разума": "Дайте каждому другому человеку все права, которые вы требуете для себя, - такова моя доктрина". Когда Пейн излагал эту доктрину в 1794 и 1807 годах, она не была доктриной многих других людей. Теперь она стала универсальной, во всяком случае, декларируемой. Хотя Норт, Вайнгаст и Уоллис придерживаются материалистических, по их мнению, объяснений, они мудро интерпретируют переход от общества, которое они называют обществом "ограниченного доступа", к обществу "открытого доступа" как переход от личной власти герцога Норфолка к безличной власти Тома, Дика и Гарриет: "Отношения внутри доминирующей коалиции трансформируются от личностных, частных к общим". Вспомните "Карту Магна" для всех баронов и хартии для всех жителей города, и, наконец, "все люди созданы равными".

Изменение вероучения могло произойти