– Объявите привал, – обернулся Баршарг к окружавшим его командирам, – мы накормим людей и пойдем дальше; а я тем временем хотел бы осмотреть заводы. Чужеземец, вы со мной?

Приказчик не посмел отказать.

* * *

За каменной стеной, отгораживавшей узорчатые беседки и резные флигеля, начинался длинный речной затон, и на другом берегу шли склады, красильни и несколько длинных красных амбаров с прорубленными окнами: шерстяная фабрика.

Работа кипела. Завод шипел и вздрагивал, как мягкое звериное брюхо. Умирала в реке отравленная анилином рыба, и свалявшаяся пена билась по краям отмелей. В цехах плавала шерстяная пыль, разъедая руки ткачей и лишая их мужской силы, и близ шипящих чанов с мездряным клеем бабы с распаренными глазами шлихтовали нити основы.

Только тут Ванвейлен увидел последнее звено затеянной Даттамом производственной цепи. Первой было королевство, где только и могли пасти овец и лам, – в империи всякая попытка согнать крестьян с земли, превратив ее в пастбище, неминуемо окончилась бы одним из страшных крестьянских бунтов, один из которых возглавил – и которых так боялся – сам Даттам, да и населены варварские горы были не в пример реже.

Затем – империя, где искусные ремесленники превращали привезенную шерсть в разноцветные ткани. И – центр всей этой цепочки – Даттам, Даттам, без которого гигантское колесо фортуны – шерсть – деньги – шерсть – соскочило бы с оси и завертелось впустую. Глупые сеньоры в диких горах Варнарайна не знали бы, что делать с таким количеством шерсти, а ремесленники империи не знали бы, откуда взять сырье.

Над красным заводом висело знамя: лама, а на ламе тюк с ее собственной шерстью. У станков работали люди в одеждах монастырских послушников, и на белом плаще Баршарга, легко шагавшего между станков, мгновенно осела мездряная пыль. Крутилось у входа огромное колесо, и при виде кривоногих людей, таскающих мешки с шерстью, было хорошо видно, что это колесо – колесо истории – катится по людям.

Ванвейлен вспомнил все сплетни, которые он слышал. О том, что многие рабочие на фабрике отказывались от самоубийства, полагая, все равно Даттам разыщет их у свояков в подземном царстве и приведет в амбар обратно. Что храмовые земли скуплены у частных владельцев так хитро, что земля теперь принадлежит храму, а налоги за нее платит по-прежнему владелец, и что для того, чтобы платить налоги, владелец вынужден продавать себя в рабочие. О том, что Даттам скупает долги по всей провинции, что у конкурентов, что у чиновников, и иногда бывает так, что чиновник превращается в ручного зверька и отдает долги постановлениями, а иногда бывает и так, что чиновника увезут в поместье да и подвесят там к потолку, господин Даттам такой человек: и кабана съест, и про муху скажет – «тоже мясо».

И, наконец, Ванвейлен вспомнил о том, что кожаные векселя храма являются самой надежной валютой, надежней не только бумажных денег империи, но и новых золотых, чеканенных Харсомой, так что по сути дела храм выполняет роль центрального банка провинции – а теперь государства – Варнарайн: интересно, на сколько объем выпущенных храмом векселей превышает объем его золотых резервов, и что будет, если все предъявят эти векселя к оплате?

Они вышли из вздрагивающего цеха; на синем затоне с мертвой водой пристани грузили баржи с шерстью.

Сзади раздался голос светоловолосого полководца:

– Я смотрю, вы не впечатлены, господин Ванвейлен, – или в ваших краях заводы получше?

– У нас нет ничего подобного.

– И что вы скажете?

– Это чудовищно – так эксплуатировать людей. Я не знал, что в империи разрешено подобное.

– Это запрещено, – ответил араван Баршарг.

Белый плащ полководца намок и прилип к кровавым доспехам; араван стоял на скользком причале, широко расставив ноги и положив руку на рукоять меча, украшенного головой кречета; и Ванвейлен внезапно вспомнил, как умер его брат. Когда Баршарг потребовал выдать тело, ему прислали фунтов десять мяса и вареную голову без нижней челюсти.

– Предыдушая эпоха технических изобретений, – сказал араван, – как раз пришлась на начало нынешней династии. Государи Амар и Иршахчан ценили военные изобретения, сажали изобретателей с собой за стол, и именно они ввели математику в число экзаменационных дисциплин. Какие катапульты и баллисты строились в то время! Дробили в пыль стены, за которыми укрывались бунтовщики, повышибали все каменные зубы замкам недовольных сеньоров!

Араван помолчал. По ту сторону озера кричали «ура» Баршаргу Белому Кречету, да из котлов раздавали плов.

– После смерти государя Иршахчана, – продолжал араван, – армия была распущена, а императору Меенуну от имени ремесленных цехов подали доклад, в котором говорилось, что механизмы рождаются от войны и корысти отдельных лиц, а порождают всеобщую леность. В докладе утверждалось, что если ремесленнику будет в два раза легче работать, он не станет делать вещей вдвое больше. Он станет работать в два раза меньше. Каковое обстоятельство приведет к пьянству и праздности. В докладе утверждалось, что ремесленник нуждается не в машинах, а в работе, а в машинах нуждаются только богачи, вынимающие из людей души и уничтожающие труд цехов. Государь Меенун запретил недобросовестные изобретения; он исчислил цену каждой вещи и установил ее равной во всех концах империи, и он запретил производить больше и меньше исчисленного.

Ванвейлен молча смотрел на огромный затон со свалявшейся по краям пеной. «Кое в чем был прав и государь Меенун», – подумал он.

– Однако Даттам нарушил запрет.

– О да, – откликнулся араван, – благодаря экзарху Даттам сделал деньги из открытий, которые недоступны никому, кроме него, а храм основал свое могущество на науке, которая для всех, кроме храма, является тайной.

– То, что является тайной, не может быть наукой, – сказал Ванвейлен.

– Почему?

– Наука – это когда знание доступно всем. Храм Шакуника держит открытия в тайне, морочит людям головы и выдает их за колдовство. Даттаму кажется, что так он получит лишнюю прибыль, но наука не бывает тайной. Рано или поздно это кончится очень плохо.

Араван Баршарг, чуть склонив голову, исподлобья смотрел на чужеземца.

– Следует ли понимать так, – спросил он, – что если вы по стечению обстоятельств окажетесь обладателем удивительных знаний, то вы не будете хранить их в тайне?

Ванвейлен застыл. Диктатор Варнарайна – а Баршарг, без сомнения, уже был им, и власть его могла только расти – стоял перед ним, в траурном плаще цвета вишневых лепестков и боевом кафтане цвета венозной крови, и его рука в охваченной стальными кольцами перчатке лежала на рукояти меча. Кольца были устроены так, что когда пальцы смыкались на эфесе, их уже нельзя было разжать без посторонней помощи; на внешней стороне чешуя переходила в три стальных шипа.

Араван Баршарг собирался править железной рукой.

По ту сторону озера сверкали копейные значки и развевались знамена. Ванвейлен вдруг представил себе эту армию, вооруженную оружием с его корабля.