Все эти годы слоганом Первого Московского хосписа, фонда «Вера» и всего паллиативного движения страны были слова, однажды произнесенные Верой Васильевной Миллионщиковой: «Если человека нельзя вылечить, это не значит, что ему нельзя помочь». В 2017 году этот слоган поменялся и звучал так: «Хоспис – это про жизнь». А в 2019-м: «Жизнь – на всю оставшуюся жизнь». Хоспис всегда был местом, где главной была жизнь. Такая, в которой много света и любви. И еще случаются чудеса.

О такой чудесной истории в свойственной ей сказочной манере мне рассказала Галина Чаликова, директор фонда «Подари жизнь»: «Катечка, а ты слушала уже историю про мальчика, который ожил в хосписе?» – «То есть как?» – «Тебе разве Вера Васильевна никогда не рассказывала о Цолаке?» Я переспросила Веру. Та рассмеялась: «Катя, этому никто не поверит!» Но попросила секретаря хосписа Анну Серафимовну отыскать для меня видео Цолака Мнацакяна. Через неделю видео, перевернувшее мое представление о возможном и невероятном в жизни, было найдено.

На первых кадрах в палату хосписа в инвалидной коляске ввозят лысого тринадцатилетнего мальчика. Это Цолак. Его рак не лечится. Его старший брат, мама и папа – с ним в хосписе. Снимают на память, держа в уме, что совсем скоро эти кадры станут последним воспоминанием об угасающем ребенке.

Черное поле. Пауза. Следующее видео: зажигательная армянская музыка, камеру болтает, слышен детский смех, переговоры, камеру наконец ставят на стол, и в кадре… В это невозможно поверить, если не увидеть своими глазами: Цолак с братом танцуют! Обрыв пленки, черное поле. Пауза. В кадре обросший веселый Цолак чокается яблочным соком с волонтером Светланой и говорит так проникновенно и так важно, как умеют только кавказские мужчины: «Я тебя люблю». А Светлана, еле сдерживая слезы, отвечает: «Спасибо, мой родной, будь здоров!» Они чокаются и говорят одновременно: «За тебя!»

Вместо обещанных ему нескольких дней Цолак прожил в хосписе целую неделю, потом месяц, а потом… Потом случилось чудо. Цолак пошел на поправку.

«Как они его мыли, как они его переворачивали, какие массажи тела они ему делали, как они стучали его по спине, чтобы дышал, как они верили в него – этого не описать словами! Они помогли Цолаку. Они вытащили его и спасли. Они руками своими, понимаете, руками и любовью сделали настоящее чудо! Хоспис дал нам жизнь, хоспис вернул нам веру в жизнь», – рассказывает папа Цолака, жизнерадостный крупный армянский мужчина Вардан Мнацакян.

В новой жизни, которая после рака и после хосписа, в той, в которую трудно поверить, Цолак с братом и родителями уехали во Францию. Всё хорошо. Мальчик здоров, учится в школе, вот только французский идет с трудом. Спустя два года после невероятного исхода этой болезни, летом 2009-го, папа Цолака приедет в Москву, привезет в хоспис шашлык, перецелует руки всем врачам и медсестрам и, конечно, Вере. Ни он, ни сын теперь не боятся слова «хоспис», потому что знают – это просто гостевой дом. В котором погостят – и уходят. По одной из двух возможных в жизни дорог.

«Когда мы болели, скажу честно, через такое прошли, такого натерпелись! И сам диагноз, и страх, что сын умрет. И чиновники, которые говорили: «армяне едут умирать в Армению». И отсутствие денег на лечение. Но потом всё встало вдруг на свои места. В хоспис мы попали, как будто на волне любви человеческой приехали. О нас заботились столько людей, столько людей молились за нас, желали нам добра, деньги собирали для Цолака. А когда он выздоровел, такое счастье вокруг было, – вспоминает Вардан. – И я теперь не нахожу себе места только по одному вопросу: что я должен сделать, что сын мой должен сделать, чтобы не подвести? Такое чудо ведь не падает на голову случайно. Это шанс как-то отблагодарить всех. Я об этом Цолаку всё время говорю. Живи обычно, но знай, эта жизнь тебе дважды дана неспроста. Ты должен быть очень хорошим человеком. С огромным сердцем, чтобы на всех хватило».

В этом опять есть странное совпадение: в Париже Цолак Мнацакян как бывший онкологический больной встал на учет в Американском госпитале. Том самом, где ждал, но не дождался клинических испытаний какого-нибудь нового и революционного препарата профессор Давид Серван-Шрейбер.

Весной 2011 года профессор Серван-Шрейбер перебирается в провинциальную клинику Фекам. Это в Нормандии, ближе к дому, каких-то 40 километров до родового гнезда, где живет его мама Сабин, где вырос он и трое его братьев.

Французская система здравоохранения не предусматривает хосписов, но позволяет оставшимся без надежды больным получать лечение наравне с более «перспективными» пациентами. Десять палат с восхитительным видом на последнем этаже обыкновенного нормандского областного госпиталя Фекам – «Отделение медицины 2». Так, чтобы никого не смущать, во Франции принято называть отделение для людей, которым обыкновенная медицина уже не может помочь выздороветь, а значит, им нужно больше заботы, больше комфорта и больше тепла. Здесь никто никого не гонит, а пациенты не пугают друг друга: по закону, принятому во Франции, угасающие от рака люди лежат в одноместных палатах.

К Давиду часто приезжают мама, братья и сын Саша. И разговорам, по которым все соскучились за годы бурной просветительской деятельности профессора Серван-Шрейбера, кажется, нет конца. Точку ставит сам Давид: поздней весной 2011-го он принимает решение перебраться из «Отделения медицины 2» Фекама домой. По пути просит семью сделать остановку на том самом пляже, где теперь сижу в растерянности я, не зная, с чего начать рассказ о последних днях автора «Антирака». Давид знал совершенно точно. Он рассказал маме и братьям о том, что хотел бы успеть написать книгу о невероятно важном умении проститься с близкими навсегда. И попросил у них помощи, зная, что собственных сил может не хватить. «Я вначале опешила, – рассказывает мне Сабин Серван-Шрейбер. – Да, он профессор, ученый, просветитель. Но он же мой сын. Я спросила: «Давид, ты уверен, что у тебя хватит сил?» А в голове, конечно, звучал другой вопрос: должен ли мой сын потратить последние свои силы на эту книгу? Но я не стала спорить. «Сынок, – сказала я, – если ты считаешь, что это именно то, что тебе нужно, мы все в твоем распоряжении». И сразу с пляжа мы поехали домой. И он начал писать. Длилось это недолго: недели две. Потом сил писать не стало. Он диктовал. Он был невероятно работоспособен в эти дни. Приехали все его братья, сын Саша. Сменяясь через каждые два часа, они записывали за ним главу за главой».

Брат Давида, Эдуард, теперь гордится: «Мы успели записать за ним книгу, пока он мог говорить, а когда голос пропал, он правил написанное. Я не верил своим глазам. До последнего дня, до последней секунды своей жизни он хотел приносить пользу. В этом было его предназначение: извлечь все, какие только могут быть, уроки из посланной ему болезни. И он старался использовать все свои возможности для того, чтобы его опыт мог послужить другим людям. Слушайте, да он каждую главу правил по три раза! Вы можете себе это представить?! Человек уже ни писать, ни говорить не может, мы читаем ему вслух, а он то кивает, то качает головой. И мы за ним всё это переписываем. Он успел закончить книгу. Я помню, мы согласовали последнюю главу, и он выдохнул: «Слава Богу, я успел». Через несколько дней его не стало».