Но и сам по себе период преподавания истории в советских (средних) школах был сравнительно недолгим (я имею в виду реальный выпуск людей с аттестатом зрелости и «прохождением» исторических предметов). С учетом влияния на формирование массовых представлений об истории, его начало можно отсчитывать со второй половины 1930-х годов, затем после перерыва военного времени и потерь военного поколения – с начала 1950-х годов до распада СССР.

Значимое отсутствие исторического сознания «компенсировалось» и компенсируется в настоящее время активизацией самых вульгарных и диких суеверий и магических верований, а также провиденциальных, конспирологических идей и представлений о реальности. Совершенно неважно при этом: искренне ли верят или цинично играют в них россияне. Главное, что они ведут себя так, как это предписано правилами мифа. Собственно, именно этого и добиваются кремлевские политтехнологи, закорачивая связи между повседневными интересами и уровнем политических символов и представлений.

Представление об истории как таковой возникает только как коррелятивное образование по отношению к представлению о будущем. Это исторически было так (то есть идея истории возникла вместе с идей направленного развития в Новое время), и такое утверждение справедливо и сегодня. Если нет одного, нет и другого. Это не разные или независимые друг от друга содержательные сферы значений, а общая структура организации времени. Если нет «истории», то нет и будущего (хотя бы в виде идеи повторения настоящего и того, что «всегда было»).

Интерес к прошлому может иметь разную природу: он может быть обусловлен необходимостью поддержания коллективной идентичности (объяснения генезиса «мы»); мотивированным академическими ценностями познания истории (но это наиболее редкий в обществе вид обращения к прошлому); легитимационным (направленным на оправдание существование тех или иных институтов и коллективных ритуалов); масскультурным (развлекательным); идеологическим (преследующим цели защиты тех или иных групповых или институциональных позиций: обвинения противников, поддержания коллективного целого, интегрированности группы); дидактическим, нравоучительным и т. п. Исторический интерес всегда ситуативно обусловлен, конкретен и окрашен большей или меньшей меркантильностью, политической и групповой ангажированностью, идеализмом. Исключение составляет деятельность сообщества профессиональных историков – автономной группы, научной элиты. Ее мотивы, если перефразировать Канта, носят характер «незаинтересованного созерцания» прошлого, а потому результаты их работы неизбежно релятивизируют любые догматические утверждения. Но обращение к истории других субъектов всегда задано прагматическими или идеологическими соображениями. Функции оперирования «историческим материалом» определяются задачами геополитики, государственно-правовой регуляции, защиты территориальной целостности и, наконец, необходимостью социализации молодого поколения и преподавания, сохранения антропологического единства «национального человека», интерпретации знаний в едином ключе и духе.

Никакого спонтанного или естественного «желания знать побольше» у массы нет, хотя опросы общественного мнения постоянно фиксируют разного рода декларации респондентов об их желании или необходимости больше знать о собственной истории и об интересе к отечественному прошлому. Смысл подобных заявлений опрошенных состоит в более или менее настоятельных требованиях поддержания определенной, лестной для национального сознания версии прошлого, укрепляющей коллективное «мы»[340]. Русский государственный и массовый национализм, апеллирующий к различным мифологемам «прошлого» (например, к «тысячелетней истории» России), антиисторичен, поскольку начисто лишен какого бы то ни было интереса к «собственно истории», к тому, «как это было на самом деле». Однако он нуждается в подкреплении собственных догм примерами из препарированной в идеологическом духе истории. История как наука представляет собой институциональную альтернативу идеологии или демагогической политике национального целого, «интересов нации» (государства, народа, общества).

Нынешние настроения в российском обществе враждебны истории, историческому интересу, познавательному инстинкту историка. Академическая наука замкнута в своего рода научном гетто, а в публицистике, в выступлениях политиков, в СМИ доминируют тон апологетики государственной власти как таковой и, соответственно, тенденции к «эксклюзивному» пониманию истории[341]. Школьная история России сегодня трактуется практически исключительно как государственническая история русских поданных (этноконфессионально русских – православных). В результате из истории России выпадают целые периоды и тематические разделы (колонизационные войны, история соцлагеря, история еще недавно своих, союзных республик), замалчивается или проявляется очень значительная избирательность в подходе и оценках истории отдельных территорий (прежде всего с титульным нерусским населением: Татарии, Якутии, Башкирии, Северного Кавказа, а также других образований с несколько сомнительным статусом), а главное – не возникает потребности знать об этом, понять сложность мотивов действующих лиц, их взаимодействие, принять как данность идею гетерономии действительности.