Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мысль, что ей не придется уходить больше, наполнила меня исключительным чувством безопасности и удовлетворенности.
Она лежала на спине со сверкающим лицом, ее распущенные волосы поднимались темными волнами вокруг.
— Прости, что тебе пришлось пройти через все это, — улыбнулась Физз.
— Ради тебя, малышка, — сказал я, — я сделаю это снова. Ради тебя я сделаю все, что угодно.
— Ты будешь танцевать на улицах? — спросила она.
— Все что угодно.
— Очистишь тысячу горошин?
— Все что угодно.
— Отвезешь меня в Грецию?
— Все что угодно.
— Напишешь шедевр?
— Все что угодно
— Просто поцелуешь меня?
— Все что угодно
— И снова.
— И снова.
Я сделаю все что угодно. Ради тебя, дорогая, все что угодно. Ради тебя, дорогая, все что угодно. Ради тебя.
По дороге назад мне приснилось, чго я стал легким, словно перышко.
Я находился на втором этапе пути — из Хитроу в Дели. Самолет был большим, словно здание, и занят только наполовину. Я захватил пять сидений в самом хвосте и лежал на левом боку, изнывая в середине моего двенадцатичасового цикла боли. После моей третьей порции «Джека Дениэлса» добрая улыбка стареющей стюардессы превратилась в предупреждающее рычание. Не желая разжигать ссору, я постарался забыться.
Мы все были на спортивной площадке колледжа и играли в футбол. Соберс, Милер, Шит, мои однокурсники, мои кузены Но у меня были проблемы с мячом. Каждый раз как я делал шаг, я поднимался на шесть футов в воздух и обгонял всех. Я двигался быстрее и дальше, чем все другие игроки, но не мог схватить мяч. Мои товарищи по команде кричали и просили меня оставаться на земле, чтобы добраться до мяча.
Я пытался изо всех сил, но просто не мог опуститься. Наоборот, я становился все легче и легче, и легкость была удивительная. С шести футов я начал подниматься на двенадцать футов всякий раз, как делал шаг. Все задыхались в страхе. Теперь я мог видеть вершины нимов и гулмохаров, гимнастический зал и стоянку для велосипедов, общежитие и аудитории колледжа, теннисный корт и Долину удовольствия.
Я медленно опустился вниз, коснулся земли и снова взлетел вверх, выше и выше.
Но вскоре чувство свободы и радости сменила паника. Я поднимался слишком высоко. Я не контролировал свой полет и мог улететь. Игра прекратилась, и все собрались посреди поля, глядя вверх и крича. Другие игроки тоже пришли туда — баскетболисты, прыгуны, борцы, боксеры, атлеты, хоккеисты и игроки в крикет в их ослепительно белых костюмах. Все смотрели вверх, махали руками и кричали.
Теперь я отчаянно бил ногами, чтобы опуститься вниз, как-то замедлить полет. Я кричал людям внизу, чтобы они помогли мне, опустили меня вниз. Но ничто не помогало. Я бился в истерике, охваченный ужасом. Вскоре я не мог различить лица. Затем начали стихать и голоса. Группа людей внизу превратилась в пятнышко. Колледж стал пятнышком. Весь Чандигарх стал крохотной точкой. Все превратилось в точку. Затем паника прошла.
И я продолжал подниматься и подниматься, пока подо мной и надо мной не стало ничего.
Первая вещь, которую я сделал, когда вернулся в наше барсати в Грин Парк посреди ночи, — это настойчиво позвонил в дверь хозяина и спросил, есть ли какие-нибудь новости от Физз. Новостей не было.
Когда я поднялся на террасу, заухал господин Уллукапиллу:
«Хвала господу, дурак вернулся, его жизнь не изменилась».
На следующее утро я пошел в банк. Никаких переводов не было.
Я позвонил каждому из ее друзей. Джани, Мини, Чаи. Они все были удивлены, вежливы и совершенно ничем не помогли мне. Ее друзья заявили, что ничего не знают о ней, что она не связывалась с ними много лет. Я мог в это поверить. Она была не из тех, кто прячется за камнями, но и не из тех, кто выставляет напоказ свои раны.
Я позвонил ей домой в Джорхат. Ее мать сказала, что она не приезжала туда на каникулы, затем узнала мой голос и начата рыдать. Я ждал. Она сопела в трубку. К телефону подошел ее отец. Он разговаривал холодно и мелодраматично. Ее отец сказал, что понял, что это ошибка, как только увидел меня.
Мир — это суровое место. Относись ко всем как к цикадам.
«Это срочно. Мне действительно нужно с ней связаться», настаивал я.
Тем же голосом, которым он комментировал фильмы в своем зале, он произнес на хинди:
— Если пуля вылетает из ствола, она никогда не возвращается назад.
— Пожалуйста, помогите мне, сэр, — попросил я.
— Ничто теперь не сможет тебе помочь, сынок. Даже бог.
Он положил трубку.
Я хотел спросить:
— Как насчет удара по голове от Бабы Голеболе? Это поможет? Как насчет тысячи ударов по голове Бабы Голеболе, о сэр Ризван, отец прекрасной дочери?
Я позвонил снова.
— Неправильно набранный номер — это всегда был неправильный номер, — сказал ее отец. — Я понял с того момента, как увидел тебя, что это неправильный номер.
В этот раз я положил трубку.
Оставалось два дня до Рождества, и в шесть часов вечера было уже темно. Я вытащил кресло на террасу, взял мой виски, завернулся в толстую серую шаль, которую мы купили на блошином рынке в Касаули, и сел снаружи. Пока я отсутствовал, хозяин срубил гулмохар, чтобы лучи зимнего солнца могли проникать в барсати. Я чувствовал себя немного голым без его веток.
Повсюду был слышен звук машин. Даже наша улица, которая была альковом мира, когда мы переехали в Дели двенадцать лет назад, была заполнена машинами и голосами людей. В основном это были голоса мужчин, готовившихся к предстоящему веселью. Это было веселое время в Дели. Дни, чтобы праздновать, напиваться и ездить по дорогам. В газетах было полно объявлений о празднике накануне миллениума.
По всему городу из магазинов, домов, машин доносилась музыка.
Я вспомнил все эти годы, когда в последние недели декабря мы каждую ночь выходили с друзьями и возвращались, чтобы заняться любовью. Затем мы лежали в постели и заново переживали каждый год, перечисляя все победы и несчастья. 1981, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94…
Она бы сказала:
— Это год будет превосходным — один ребенок, одна книга, два отпуска.
— Сначала книга. Потом ребенок. Потом отпуск, — возразил бы я.
— Ты повторяешь это каждый год — а потом ничего. Представь, что я напишу книгу!
— Превосходно. Тогда я сделаю ребенка.
— Но не беспокойся, я никому не скажу. Я позволю тебе взять все почести себе.