Менялись эпохи, цари, империи, возникали и пропадали религии, неизменным оставалось только одно: под разными звездами и на разных языках человечество самозабвенно уничтожало само себя, изыскивая самые изощренные способы и формы. Веками накопившиеся злоба, ненависть и страдание уподобили ноосферу Земли саду, беспорядочно заросшему сорняками. Разобрать, распутать, расчистить этот сад не под силу ни одному садовнику.

В каждом поколении Мастера пробуют спасти тех, кто сам пытается поднять голову, благодаря их усилиям сквозь бурьян иногда пробиваются цветы. Земные дела по природе своей отдаляют человека от Космоса, – в этом суть земных радостей. Но если удается возвысить их так, дабы не отчуждали они душу от Космоса, а соединяли ее с ним, то тогда эти радости сами становятся частью высшего Единения. И чем больше наслаждение, доставляемое Единением, тем глубже проникает человек в сияющий мир. Все, что доселе служило преградой: пища, сон, физическая близость – обращается в крылья. Не бывает большего проникновения в Космос, чем такое.

Шарлатаны, с которыми столкнулись Лора и Таня, наверняка слышали о Единении и, возможно, пытались достичь его, но своими способами. Увы, тропинка слишком узка, чтобы пройти по ней без точного расчета: куда и как ставить ногу. Расстояние, отделяющее высшее Единение от нижайшего прегрешения тоньше волоса. Идти по тропинке без психометрии невозможно, губительно.

Да и с психометрией лишь единицам удается построить дом, в котором еда и питье крепят связь с Космосом. Сколько лет я пытаюсь с Верой хотя бы раз прикоснуться к Единению, но безрезультатно. Цель за все прошедшие годы не только не приблизилась, а, похоже, ушла еще дальше.

Я отложил в сторону перо и подошел к окну. За отдернутой шторой – Одесса, темный, глухой город. Тускло светятся окна домов, все остальное погружено во мглу. Темна Пушкинская, погасли ее знаменитые гирлянды в кронах платанов, черной громадой высится Оперный. Только напротив меня ярко освещена зеленая крыша исламского центра.

Знаешь, пришло время сказать самому себе правду. Возможно, для этого Космос и вернул тебя в родной город, к началу твоего духовного путешествия.

Ни черта у меня не получилось, ни с семьей, ни с психометрией. Я думал, будто мои знания помогут вести за собой Веру, а получилось наоборот. Нельзя строить семью на обмане, внушение – зыбкий фундамент для прочного здания. Ты ведь повел себя в точности, как Мирза, с той лишь разницей, что Мирза зомбировал женщин для кратковременных утех, а ты решил заполучить Веру навечно.

Возможно, твой случай еще хуже: в конце концов, из своей сакли Мирза отправлял их спустя несколько дней, и весь ущерб ограничивался эмоциональным срывом или, максимум, небольшим хирургическим вмешательством. Ты же захотел не только Верино тело, но и ее душу. Захотел и получил! И душа эта, словно пушечное ядро, потянула тебя вниз, в холодные глубины. А тело…

Какое там высшее Единение, ты давно позабыл, что такое нормальная близость, ежедневный хлеб заурядных пар превратился для нас в диковинное лакомство. Вера, чудесная, трепещущая Вера обернулась в холодного, чужого человека, с трудом переносящего мое присутствие. Не то, чтобы до аэропорта проводить, даже позвонить не соизволила! Как укатила на очередную запись в Иерусалим, так и болтается там вторую неделю!

Пока я тащил на себе нашу связь, вел жену, словно козочку на веревке, все было нормально. С годами козочка, по моему же настоянию, примерила на себя упражнения, полистала книги, научилась ставить защиту и, превратившись в дикую козу, прыжком соскочила с тропинки, ломанув через кусты, куда глаза глядят. Лишь бы от меня подальше. От мучителя-дрессировщика….

Наши отношения вряд ли можно назвать семейной жизнью. Вернее – нельзя назвать. А без жены психометрист, как птица без крыльев. Для продвижения необходимо ежедневно прикасаться к другому виду связи с Космосом. Женщина – сосуд, в который вливается мужская энергия, преобразуется, облагораживается и, возвращаясь обратно к мужчине, поднимает его на следующую ступеньку. Вера презирает мои игры, пока я с ней, дорога наверх закрыта наглухо. Когда в голове туман – в сердце ненависть. Горький итог неудачного супружества…

Тот, кто с самого начала выбирает кривую дорогу, может жаловаться лишь на самого себя. Я использовал психометрию в личных целях и вот, пожинаю скорбные плоды своеволия. Главная задача психометриста – найти Мастера – так же далека, как в самом начале пути. Если не дальше. Тогда, в реховотской школе, рядом с Ведущим, мне казалось, будто цель совсем рядом. Только казалось!

Но одно я понял совершенно точно: никогда и никто не был мне ближе Ведущего. Жаль, что он исчез так бесследно…

Мой учебник – такая же дешевая популяризация, как и песни Веры, размен золотых червонцев на медные грошики. Мы стоим друг друга, не даром прожили столько лет бок о бок.

В общем-то, ничего, кроме позора и унижений, учебник мне не принес. Благодарные отклики толпы не в счет – все решает мнение узкого круга специалистов, а узкий круг встретил учебник весьма неодобрительно.

Теперь главное: отдел «железной кровати». Чем ты занят, мой дорогой, кому помогаешь? Новоявленным милитантам, очередной попытке загнать психометрию в прокрустово ложе государственности. Ты ведь знал мнение главного Мастера Х., но тебя оно не отпугнуло: хорошая зарплата плюс доступ к архивам перевесили запрет.

Ладно, если бы добился на этой дороге впечатляющих результатов, так нет! Корпишь в архивах, собираешь бумажки, пишешь обзорные статьи. Ради этого стоило взбираться на гору? Какой из тебя психометрист? Да никакой, признайся честно, ни-ка-кой! Впору заплакать, от бессилия перед каменной стеной, отделяющей меня от Космоса. Даже железная кровать не помогла.

Железная кровать… Я стараюсь не касаться этой темы, отодвинув ее в самые пыльные заколки памяти. Но что было – то было.

На третью зиму в Реховоте, когда мы еще жили в отдельном домике, я вдруг ощутил, что ночные бдения больше не приносят результата. К тому времени мои чувства сильно обострились, и поле Веры, даже спящей, мешало сосредоточиться. Помимо Веры, я ощущал поля соседей, а пьяное ухарство возвращающегося из паба запоздалого гуляки, выбивало меня из концентрации до самого утра.

Порыскав по окрестностям Реховота, я обнаружил на окраине заброшенный апельсиновый сад. Он начинался сразу за психометрической школой и тянулся до самой Нес-Ционы. Старые деревья продолжали плодоносить, но собирать и продавать апельсины стало нерентабельно – на рынке появились новые сорта, куда более сочные и красивые.

До сада приходилось добираться на велосипеде, я оставлял его у ограды из старых, растрескавшихся камней, полных пор, уютных расщелин и трещин, и пешком забирался в глубину сада, беспорядочно заросшего сорняками. Кусты черных колючек врастали в мягкие стебли лопухов, подорожник стелился перед чертополохом, вдоль влажного ствола мальвы карабкался вьюнок, бугенвилия опиралась на кактус, роняя лепестки на его иглы. От ограды уходили разбегающиеся тропки, с трудом различимые в зарослях даже при ярком свете луны, по ним я бродил до тех пор, пока лучи солнца не падали на вершину водонапорной башни, высящейся посреди сада.